Олег Михайлович Куваев , Юрий Маркович Нагибин , Николай Яковлевич Самохин , Василий Егорович Афонин , Виктор Петрович Астафьев , Василий Макарович Шукшин , Валентин Григорьевич Распутин , Сергей Павлович Залыгин , Валерий Дмитриевич Поволяев , Владимир Константинович Сапожников , Геннадий Философович Николаев , Илья Михайлович Лавров , Давид Львович Константиновский , Александр Степанович Старостин , Анатолий Трофимович Черноусов , Глеб Александрович Горышин , Георгий Викторович Баженов , Борис Александрович Василевский , Вячеслав Максимович Шугаев , Евгений Геннадьевич Гущин , Николай Иванович Волокитин , Евгений Александрович Городецкий - Сибирский рассказ. Выпуск II

подошвами, — Пропади!..» «Хар-рош! Ох, хар-р-рош! Ни ума, ни заклику, как говорится. Не зря же мать-покойница, не зря каялась, что в зыбке не прикинула тебя подушкой…» — Игнатьич плюнул за борт и умчался не оглядываясь. Но даже молчаливая фигура старшего Утробина за рулем — вызов Командору, скорготал он зубами, клялся про себя нащупать самоловы братца и осадой, измором, нахрапом ли выжить его с реки или загнать в такой угол, где ерш и тот не водится.

До войны в низовьях Енисея, серединой лета, эвенки, селькупы и нганасаны ставили по берегу чумы и ловили подпусками-переметами красную рыбу, наживляя на уды кусочки подкопченных над очагами вьюнов. Очень лакомы, видать, эти кусочки, коли дурило-осетрище хватает их вместе с почти голым крючком. К цевью уд бойе навязывали тряпочки, берестинки, ленточки. Но они везде и всюду любят делать украшения и на одежду свою нашивают всякую всячину, и на обувь, однако из-за тряпочек этих, из-за нюха ли совершенно верного брали они рыбу центнерами. Наезжие артельщики, по сезонному договору промышляющие рыбу, возле тех же песков или островов паслись, но возьмут двух-трех осетришек, стерляди на варю — и вся добыча. И тогда, переломив стыд и сердце, начинали они притираться своими наплавами к снастям коренных рыбаков. «Почто так делаш? Рыпы плават мноко. Засем по реке колесиш, засем снасти путаш?» Кочевали с места на место бойе, теряя дорогое промысловое время, но рыбу брали и брали, а наезжие, бросившие переметы туда, где только что рыбачили инородцы, вынали голые крючки.

И таким-то дубаком, как в Чуши рекут наезжих хапуг, уподобился местный житель, исконный рыбак, да еще и руку поднял на человека, да и не просто на человека, на брата, да и не просто руку, а ружье! Поселок упивался скандалом, перевещал новость со двора во двор, катил ее колесом. Жена Командора глаз не казала на улицу.

— Ты чё, совсем уж залил оловянные шары! — наступала она на мужа. — Совсем выволчился! Мало тебе дочери-кровинки! Брата родного свести со свету готов! Давай уж всех нас заодно…

В прежнее время за такую дерзость он бы искуделил супругу, исполосовал бы так, что до прощеного дня хватило бы, но после гибели Тайки вызубилась она, потеряла всякий страх, чуть что — прет на него всем корпусом, тюрьмой грозит, глаза аж побелеют, щеки брюзгло дрожат, голова трясется — чует баба: свергнут грозный чеченец в самом себе, добивает, дотаптывает, стерва.

И отправился на поклон к брату младший Утробин. Через дорогу плелся, будто через тюремный двор. Игнатьич дрова колол, издали приметил брата, задницей к нему поворотился, еще старательней половинил березовые чурки.

Командор кашлянул — брат дрова колет, из-за тюлевой занавески в окно встревоженно выглядывала пухленькая, меднорожая жена Игнатьича в легоньком, кружевами отделанном халатике. Командор сдавил коричневыми лапищами штакетник так, что вот-вот серу из дощечек выжмет.

— Пьяный был дак…

Игнатьич воткнул топор, повернулся, кепку поправил:

— А пьяному, что ли, закон не писан? — помолчал и, словно в школе, принялся поучать: — Не по-людски ведешь себя, брательник, не по-людски. Мы ведь родня как-никак. Да и на виду у людей, при должностях…

Командор с детства всяких поучителей переносить не мог, ну просто болел нутром при одной только попытке со стороны людей чего-то выговорить ему, подсказать, сделать назидание. Отволохай, отлупи, рожу растворожь, но не терзай словами. И ведь знает, знает характер младшего старший брат, а, видишь ты, в кураж впал и не голову повинную сечет, а кишки перегрызает, можно сказать. «Ну-ну, давай, давай! Ты у нас наречистый, ты у нас громко́й! Покажи свою разумность, выставь мою дурь напоказ. Баба твоя ухо навострила. Впитывает! Хлебат всеми дырьями, какие у ей есть, слова твои кисельные. То-то завтре в конторе у ей работы будет, то-то она потешится, то-то потрясут мою требуху и все мои косточки служащие дамочки!»

И ведь вот что занятней всего — говорит-то старший брат путем все, в точку. И насчет населения поселка. И насчет работы — сымут с должности капитана, коли пьянствовать не бросит. И насчет промысла темного, хитрого, который надо союзно вести — Куклин-чудотворец завещал, — голимая все правда, а вот вроде как близирничает братец, спектакль бесплатный устраивает, тешит свою равномерную душу, вот-вот и Тайку, пожалуй, помянет. Тогда не вынести Командору, топор выхватит…

Командор скрипнул зубами, махнул у --">