Николай Андреевич Горбачев - Дайте точку опоры

Соедините с секретарем ЦК.

И сразу в трубке густоватый, с сиплинкой и одышливостью голос — врастяжку, со смешинкой:

— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! Рань, извините. Но — военные люди, с петухами встаете… Не ошибся?

— Не ошиблись. Свои, внутренние, петухи не дают покоя.

— Понимаю. А как с «Катунью»? Сегодня испытания? Комплексно, всей системы?

— К испытаниям все подготовлено.

— Не лишне? Конструкторы — люди ученые, считают: «Катунь» без изъянов, как богиня!..

В трубке смешок — негромкий, потом шумный, с присвистом вздох, будто человек не за тридевять земель отсюда, в Москве, на Старой площади, а сидит рядом, за стенкой кабинета.

Янов сглотнул слюну — во рту было сухо, не от волнения, его не было, скорее, прихлынула жестковатость.

— Возможно, лишне… Но, товарищ секретарь, «Катунь» — наша большая ставка, и увериться или разувериться надо сразу. А мы хотим увериться до конца!

— Что ж, правильно. Добре, как говорят на Украине. А мне, Дмитрии Николаевич, напомнили тут вчера историю с ребятами… Забыл, а вот вспомнил: убило их ведь тогда снарядом от «ивана».

— Было…

Мелькнуло: «Не военный, мину снарядом называет».

— Ну, добре! Проверяйте. Послезавтра ждем доклада на президиуме. Желаю успехов.

Рычаги мягко клацнули, и Янову, пока не повернулся от столика, еще секунду чудилось — разговор не закончился, рядом звучит сипловато-одышливый голос. И усмехнулся: ждал трудного разговора, готовился что-то доказывать, а все вышло нежданно-негаданно просто…

Янов сидел в индикаторной, в узкой, вытянутой, заставленной по бокам высокими пультами. У них сейчас в молчании застыли вперемешку военные и штатские. В полумраке мерцали, трепетно переливались прямоугольные экраны на вертикальных панелях пультов, то и дело сухо пощелкивали переключатели и тумблеры да негромко переговаривались инженеры, то между собой, то, поправляя у подбородков ларингофоны, передавали отрывистые команды. Маршал знал: усиленные, команды эти разносятся динамиками везде, где тоже напряжены сейчас десятки людей у других шкафов и пультов — шли последние минуты предбоевой проверки аппаратуры…

Он сидел на винтовом стуле, на таком же, как и все у индикаторов, — кожаном, с пружинной спинкой, и перед ним был иной экран — не прямоугольный, а кругло-вдавленный, большой, как диск солнца, какое видел утром в степи; экран подсвечен по кольцу, оранжево-яркий, холодный, хотя от шкафа, от муаровых его шершавых боков разливалось тепло. Радиальная линия лучевой развертки, будто тонкое лезвие, упираясь конусом в точку в центре экрана, скользила, оставляя белесый, угасающий след. Высвечиваясь, ложились кольцо к кольцу концентрические тонкие метки дальности. Янов пристально вглядывался: вот оттуда, от края экрана, появятся белые точки, отметки самолетов, появятся — и медленно, неотвратимо, с каждым новым пробегом развертки, поползут к вычерченному тушью на стекле усеченному конусу — позиции комплекса «Катунь» в микроскопическом масштабе. И Янов волновался, не отрываясь от экрана, вслушиваясь в ритм и пульс происходящего вокруг, ощущая напряжение всех за пультами, ощущая себя частицей громадной и сложной машины, сложной жизненной связи, что возникала тут и входила в него, Янова, через все поры, клетки, особо чувствительные в эту минуту, словно болевые нервы. Под воротником шею обволокла испарина, несмотря на то что здесь было прохладно: мощные вентиляторы гнали свежий воздух по шкафам — передающим, индикаторным, энергетическим, — отсасывали тепло от разогретых шкафов с тысячами ламп — разными диодами, пентодами, тетродами… Всех их названий Янов и не помнил! Только огненно-алые точечки-глазки их накальных нитей свидетельствовали, что они участвовали в невидимой и важной работе.

По оранжевому кругло-выпуклому плексигласу в томительном однообразии скользил луч развертки, и Янов снова подумал, что вот-вот из-за окрайка экрана выплывут отметки самолетов, и с невольной симпатией вспомнил, как после разговора с Москвой связался из кабинета начальника полигона с авиаотрядом, с майором Андреевым… Рисковый парень! Сколько уже выводил и какие выводил самолеты в «зону» на смерть, под ракеты, выводил, а сам катапультировался, выбрасывался на пустырь, в степь! Всплыл тот случай на «миге»… Выведя его в зону, Андреев не выбросился, хотя и сообщил, что выбросился, а начал выделывать «пируэты» (после объяснял: --">