Василий Семенович Матушкин - Цвет жизни

жизни. Есть и «подводная часть», но надо сказать, она тоже светлая… Если иметь в виду не жизненные обстоятельства, не прожитый трудный век и посланный крест судьбы, а отношение этого человека к жизни, людям, семье, долгу, убеждениям, писательскому слову. И я попробую рассказать об этом – в меру знаний, почерпнутых в течение двадцати пяти лет из постоянного общения с ним. Да и после кончины Василия Семёновича я не раз просматривал его архив.

…Кроме оставшегося незаконченным романа было в его задумках ещё одно повествование, которое он называл «Сладкая жизнь». С грустной улыбкой называл. Ибо мыслилось оно о давнем детстве – камышинском, привокзальном, арбузном… Крепкий деревянный дом отца, дорожного обходчика Семёна Петровича, стоял неподалёку от местного вокзала, и крепкая ватага братьев Матушкиных – Лёши, Мити, Саши, Вани, Васи и Миши – начиная со знойно-тягучего, пыльного и пёстрого августа днями пропадала «на путях», подрабатывая на выгрузке-загрузке арбузов и дынь, среди полосато-зелёного и жёлтого половодья. А если не подрабатывала, то просто кормилась, особенно в не слишком-то сытые годы Первой мировой, а потом и Гражданской: треснувших или вовсе разбитых арбузов-дынь было хоть отбавляй, ешь, как говорится, от пуза. Одним словом – сладкая да липкая житуха, вся в мухах да осах…

Мать дружной и смекалистой пацанвы, Евдокия Степановна, буквально разрывалась меж двух огней. Одной заботой был, понятно, постоянный пригляд за сыновьями, их кормёжкой и одежонкой («портным не кланялась, сама всех обшивала») и конечно же стремление воспитать их здоровыми, работящими и грамотными. А вторым, да частенько и первым «фронтом» являлся нескончаемый молочный конвейер…

«Представляешь, – рассказывал мне уже семидесятилетний тесть, – коровёнка наша была с виду небольшой, аккуратной такой, я бы сказал, что по-коровьи изящной даже. И вымя-то не сильно вроде заметное. А давала почти три ведра молока в день, а то и все три. Точно три, поверь. Уж не помню, где её мать раздобыла, но говорила, что Марта наша – чуть ли не голландской породы. Жили когда-то на Саратовщине князья Голицыны, много диковинного скота в их имениях держали-разводили, от того стада и наша коровёнка дошла. Вот представь, сколько она добра приносила. Но и забот, колготы… Одна корова – а цех целый… Сепаратор у нас был немецкий, крепкий, широкий такой, сидит на столе, как царь на троне, поблескивает… А надёжный, тут и говорить нечего, сносу ему не было, золото, а не сепаратор. С него у меня и началась тяга к технике…

…В переработке мать больше нажимала на масло, одно время чуть ли не кадки малые с маслом в подполе стояли, в основном с топлёным. Ну, мы, конечно, пили-ели… Молочко светло-жёлтое, сметана аж коричневая… Но много и на продажу оставалось, особенно масла. В Камышине мать почти не торговала, а отправлялась повыше, в Саратов, но в основном в саму Москву ездила, зимой обычно… Бывало, что недели по две её не было. А уж приедет с гостинцами, весь дом ходуном. Кому штаны, кому шапка, кому ботинки. И всем – книжки, карандаши да леденцы… Отец с темна до темна на работе, на дороге, в мастерских, а то и в командировках или подменяет кого-то из обходчиков на неблизких перегонах… Мать уедет – за хозяйством кто-нибудь из близких женщин иль соседок приглядывает, а в доме за старшего Лёша оставался, его и Лёней частенько звали. Он сызмальства был организованный такой, учился на отлично в гимназии, мать с отцом думали, что он, получив образование, и нас в люди тянуть будет. А тут революция, смута серая, война… Я начальную школу еле кончил… Как белые пришли в Камышин, в июле-августе девятнадцатого, почти месяц стояли, так и кончилась учёба наша… Миша, правда, потом сумел выучиться на военного, он самый младший из нас, в девятнадцатом ему четыре годика всего было…»

Обычно, дойдя до этого момента, Василий Семёнович умолкал или, с минуту помолчав, переводил разговор на другое. В смысле на другие годы. Например, рассказывал, как во время нэпа выучился на часового мастера. Или как впервые заявился на «американскую» стройку – тракторный завод в Сталинграде возводить. Но об этом чуть позже.

Только через много лет, уже после смерти писателя, я узнал, почему он не любил вспоминать свои школьные годы. Вернее – почему ему было тяжело даже думать о них…

Теперь вот предполагаю, что случись ему начать с пером в руке вспоминать, перекладывать на бумагу «Сладкую жизнь», то начал бы он, --">