Нина Артёмовна Семёнова - Круглая молния

вода в виру была холодной, как у лягушки брюхо, Леха еще раз нырнул. На этот раз он достал до дна, загреб камень рукой, но когда вынырнул и разжал ладонь, то увидел: камень был не синим, а серым, и Леха со злости запустил его далеко в кусты. Оттуда как ошпаренный выскочил Витька-Мочало:

— Ты что кидаешься, как дам под дыхало!

Леха не стал с ним драться: его раз толкнешь, а он уж домой — жаловаться. Сопли распустит: мам, а мам, чего они лезут? С такими Леха не любил связываться. А тут еще ночь надвинулась, расстелила себе постель из тумана, хоть и горел еще в небе закат, полыхал березовым огнем, а вода в реке была от заката тихой и красной.

Он посидел немножко над виром, помечтал: вот бы в воде пожить, как рыба, или в небе — как птица, и пошел не спеша домой, ведь дома-то небось все уже спали.

Проходя мимо хаты деда Егорыча, Леха не удержался, чтоб не заглянуть на крыльцо, но в прикрытую дверь увидел, что дед стоит на коленях и молится — только бороденка трясется, — и не стал ему мешать. Хотя сам дед признавался и божился даже, что в бога он не верит, а просто кажын дён итог свой подводит.

— Вот и субботушка прошла, о, господи, а что я исделал? Ну, картоху распахал, ну, колодец почистил, и все? Ох, старость не радость, рано ты, стерва, нагрянула. И куда только силушка подевалась моя богатырская, о, господи…

Леха усмехнулся, слушая деда, потому что вспомнил, как бабка Аксинья про него рассказывала:

— Злыдень, злыдень, как есть, а еще хвастается. Дескать, в молодости красивый да сильный был. Ну, и придумает козел старый. Да на него ни одна девка, бывалыча, и не глянет даже: от горшка два вершка, бороденка на нем и та не росла. Богатырь — ногтем придавить можно. А уж теперь — тьфу, тьфу, сатана!

«Значит, сегодня суббота, — подумал Леха и обрадовался, — завтра, стало быть, воскресенье». А в воскресенье каждый раз приезжает из города Галина, гостинцев привезет и с Наткой побудет, а Леха пойдет с отцом в лес. А если отец забыл уже и не возьмет его с собой? Нет, возьмет, он обещал, а что отец обещает, всегда сделает.

С радостной мыслью о завтрашнем дне Леха кубарем влетел на крыльцо, хотел тихонько проскользнуть через сенцы в хату, но мать, уловив в темноте его быстрое дыхание, строго спросила:

— Ноги, помыл, пострел?

— А то! — слегка обиделся Леха и юркнул поскорей в постель. Натка уже спала, посапывая в своей люльке, и Леха тоже стал засыпать, как вдруг услышал, что кто-то плачет. Вот Натка-рюмза, и поспать человеку не даст. Но в люльке было тихо, а плач плыл откуда-то из сеней, и у Лехи даже в животе похолодело: плакала мама. Что это с ней, ведь мать у них всегда такая веселая, бойкая.

— Ирод ты, ирод, — сквозь слезы шептала мать, а в открытую дверь Лехе все было слышно, хоть и не знал он, кого это она так ругает. — Все люди как люди, а ты что зверь лесной.

«А, — догадался Леха, — это она отца ругает, потому что он лесником работает».

— Ну, скажи, чего ты на Центральную переезжать не хочешь? И по льготам квартиру, в рассрочку, и свет, и водопровод, и клуб.

— А лес там есть? — спросил отец.

— Весь свет в окне — твой лес. А у нас дети растут. Им к жизни стремиться надо. А ты заладил одно — лес. Да что они видят тут? Твой лес да небо над головой? Вон, вишь, Галина одна и выбилась в люди-то. Не кем-нибудь, а продавцом состоит. А Леха, Натка растут? В деревне одни старухи остались, и нам с ними век вековать?

— Ладно, не реви, — успокоил ее отец, — сам про детей знаю, душа изболелась, а только не резон отцово подворье бросать. Ну, уйдут люди из деревень, а земля как же? Кто за ней приглядать-то будет? Сама ведь знаешь, земле глаз да глаз нужен. Ты об этом подумала?

Он немного помолчал, а мать все равно плакала — не успокаивалась.

— А с другого конца повернуть, — сказал отец, — кому сейчас нужда в ней? Кто об земле-то заботится?

Леха слушал, слушал, как они ругаются, то злобно, то ласково, как песни поют, да так и заснул, будто в вир с головой нырнул, а как нырнул, то увидел: на дне его полным-преполно синих камней, бери какой хочешь. Леха нагреб целые карманы, чтоб и Таньке-Маньке по камушку дать, и деду Егорычу, и Натке, пусть все командирами будут, ему не жалко. А маме Леха оставил самый маленький камешек, но такой синий-пресиний, как колокольчик в росе, чтоб только не плакала и на отца не ругалась. А когда раздал все синие камни, тогда и проснулся, потому что делать во сне стало больше нечего.

Леха открыл глаза и --">