Иван Яковлевич Науменко - Тополя нашей юности

табаку для дядьки Апанаса. Табак принесли немецкий. Акционерная компания «Фриц Вольф и К^º», как было написано на пачках, должно быть, и не подозревала, что ее продукцией обеспечивается самый непримиримый враг германской империи — дядька Апанас. Он же чуть не бросился нас целовать, когда мы отдали ему табак. Разумеется, объяснять ему не надо было, что это не та марка, которую вырабатывал Федор Пинчук из деревни Зазыбы.

Но все же стоило видеть дядьку Апанаса после того, как он затянулся немецкой махоркой.

— Черти вонючие, весь свет захотели завоевать, а махорки человеческой не могут сделать, — ругался дядька, но цигарки не бросал. — Это же не махорка, а труха какая-то. Ни тебе крепости, ни вкуса, как солома. Вот до войны махорка была, дрозды! Купишь пачку за пятьдесят копеек, а она что твой чай. Ядреная, крепкая, лихо ее матери! Затянешься — и сразу чертики с рожками в глазах заскачут. Эй, скорей бы закурить нашей махорочки.

Сказать, что дядька слишком пренебрегал немецкой махоркой, все же нельзя было. Курил он ее завзято и, если мы отправлялись на связь, хитровато подмигивал нам: принесите, мол, еще. И мы приносили, хоть каждый раз от дядьки крепко попадало и Гитлеру, и всей его родне за низкое качество табачной продукции.

И вот загремело на Днепре. Днем грохот был далеким, приглушенным, а вечерами земля гудела беспрестанно, как будто били по ней железным молотом. Этот гул мы слушали, как самую чудесную музыку. Слушали и не могли наслушаться. Порой даже не верилось, что пройдет какая-нибудь неделя-две — и мы увидимся с нашими, и тогда снова можно будет ходить по земле, не боясь встретить вражью пулю.

Дядька Апанас просто помолодел. Он уже не казался нам смешным в своей долгополой немецкой шинели. Однажды мы застали его за необычным занятием: он брился. Густая щетина не хотела поддаваться сточенной бритве, но Апанас Медведька был не из тех, что отступают.

— В войске должен быть порядок, — объяснял он нам. — Особливо, если войска встречаются — регулярное и партизанское.

Вечерами, когда случалось быть в лагере, мы втроем ложились на сено и слушали далекие орудийные залпы. Любили мы посматривать и в звездное небо. Там теперь часто мелькали огоньки наших самолетов. Они шли на запад. Любили мы слушать и Апанасовы разговоры.

— Придут наши, — мечтал он вслух, — так я первым делом на газеты накинусь. Каждую газету за эти два года, что без меня выходила, прочитаю. А после сразу на паровоз — и даешь Берлин! Я, дрозды, еще полетаю по чугункам.

На следующий день мы опять пошли в городок. Сведения принесли очень важные: вся станция забита эшелонами — немцы собирались убегать. Вместе с радостными вестями принесли несколько пачек немецкой махорки для дядьки Апанаса. Мы считали, что это последняя махорка и носить ее нам больше не придется.

Апанаса Медведьки в лагере не было, он пошел с группой на чугунку. Командир отряда не дал нам отдохнуть и послал на новое задание. Но мы и не чувствовали усталости — ведь такое задание, которое теперь выпало на нашу долю, можно было выполнить только один раз в жизни. Фронт был совсем близко, и командир посылал нас, чтобы установить связь с наступающими частями нашей армии.

Мы шли всю долгую осеннюю ночь, а на другой день ранним утром в совхозе, поблизости от городка, увидели наших. Трое хлопцев-разведчиков, чуть постарше нас годами, были первыми воинами, которых мы увидели. Мы поздоровались, как солдаты, как старые знакомые. Разведчики, поговорив с нами, попросили немного подождать и скрылись в лесу. Там, наверно, была рация, так как через час в совхоз вступили войска.

Двое разведчиков пошли с нами в партизанский лагерь. Дорогой они попросили закурить, и мы отдали им немецкую махорку, ту, что не успели передать дядьке Апанасу. Мы думали, они будут ругать табак так же, как и дядька Апанас, но они курили и не ругали немецкую продукцию. В лагере первым, кого мы увидели, был дядька Апанас. Он бежал к нам, неловко подбирая полы своей немецкой шинели, и на глазах у него, кажется, были слезы. От волнения он не мог выговорить слова, только пожал разведчикам руки и пошел рядом с нами.

— Дайте, хлопцы, закурить, — наконец промолвил дядька, и его голос задрожал. — Сыграли мы уже немцам на чугунке прощальный марш.

Разведчики переглянулись, посмотрели на нас и протянули Медведьке свои кисеты. Он торопливо скрутил цигарку, прикурил и глубоко затянулся.

— Ну, --">