Игорь Евгеньевич Всеволожский - Ночные туманы

запомнил своего отца — веселого, шумного, добродушного, похожего, как вы помните, на большого медведя… Стремительно быстро шли годы. Севастополь отстраивался, мы получили хорошую комнату, потом квартиру. Севка целыми днями пропадал у моря, ходил на шлюпках с матросами, завел друзей на морских трамваях, перечитал сотни книг о героях войны, о морских боях и походах. Он с радостью пошел в морское училище. Я хотел, чтобы и Вадимка стал моряком, как отец, но понял, что у него нет пристрастия к морю.

— Я не чувствую ни призвания, ни желания стать моряком, — заявил он.

— Кем же ты хочешь быть?

— Я? Поэтом.

— Но и моряки писали стихи. Неплохие, — возразил я. — Поэзия великолепная вещь, но основной профессией она быть не может. Не каждый же день на тебя будет нисходить вдохновение, а подгонять рифмы, не чувствуя зова сердца…

— Ах, дядя Сережа, вы меня извините, но что понимаете вы в поэзии? Простите, если я вас обидел.

Да, он обидел меня. Потому что стихи я люблю. Люблю Пушкина, люблю Лермонтова, люблю флотских поэтов и глубоко их уважаю… Они были не только поэтами, но и нашими боевыми товарищами…

На торжественных вечерах в школе Вадим читал собственные стихи, и его окрестили «вторым Маяковским».

Разумеется, до Маяковского ему было как до луны, но раз у человека призвание — не глушить же его! Вадим закончил литературный институт, стал печататься. О его стихах появились — рановато, по-моему, — восторженные рецензии. Вы, конечно, о поэте Гущине и понятия не имеете?

— Не имею.

— А Вадима Гущинского знаете?

— Этого знаю.

— Так это и есть наш Вадим. Он фамилию отца переделал. Я упрекнул его. Он отпарировал: «И Симонов из Кирилла стал Константином. Так благозвучнее». Благозвучнее… Неблагозвучна фамилия отца! Вы встречались с ним?

— Приходилось.

— И не заметили, как похож он на Гущина? Ведь он вылитый Всеволод! Снимите с него модный пиджак, наденьте китель — и вы скажете: «Гущин!»

— То-то я, бывало, задумывался: кого мне напоминает Гущинский? Но поскольку он мне антипатичен… Простите, может, вам неприятно?

— Нет, отчего же? То, что я расскажу, не расходится с вашим мнением. На днях Вадим был в нашем городе, проездом в Дом творчества в Ялту. Он позвонил мне по телефону, зашел. Представил жену — маленькую, ему по плечо, в нейлоновой шубке, в каком-то бесформенном колпаке. Когда она стянула колпак, мне захотелось одолжить ей расческу. Но растрепанные волосы — это как будто последний крик моды! Вадим подарил мне томик стихов, сказал, что такими тиражами и Пушкин не издавался в России. Она тоже достала из сумочки крохотный томик: «На память вам, Сергей Иванович». На обложке было напечатано: «Аннель Сумарокова. Весною и летом».

Я вспомнил, что и ее восхваляют. За чаем Вадим рассказывал: они путешествовали по Скандинавии, собираются ехать в Париж, где переводят их стихи. И как будто даже в Америку.

— Да, некоторым пришлось потесниться, — говорил он удовлетворенно. Те, кто отжил и выдохся, пусть уступают дорогу. Нас читают. Нас слушают. Стариков больше не принимает народ.

— А не думаешь ли ты, — спросил я, — что некоторые часто говорят от имени народа… не имея на то права?

Вот ты говоришь — старики. Кто, писатели? Они, как и все, пережили величайшие трудности и невзгоды. Многие из них воевали. И у нас они были на флоте. А ты? Где твой опыт? Детский сад, школа? Потом институт? Ты в армии не был, не знаешь ни воинской дружбы, ни законов морского товарищества. Тебе нечего сказать людям.

Он обиделся. Но я считаю, что хороша слава подвига воинского, слава труда, в том числе и литературного, а не скороспелая слава, пришедшая нежданно-негаданно за несколько наспех накропанных, якобы смелых стихов. Дурной хмель такой славы бросается в голову. И не думает сочинитель, что послезавтра, а может быть, завтра забудутся и стихи его, и славословия, возникшие по поводу их рождения…

Вадим упорно утверждал:

— Меня оценили повсюду. Даже в Соединенных Штатах печатают.

— Не знаю, порадовался бы твой отец, что тебя хвалят в Америке больше, чем на Родине…

— Отец жил в эпоху, когда люди ограниченно мыслили — как им было приказано и указано.

Я вспылил:

— И боролись за счастье ваше! Жизнь в борьбе с врагом отдавали! Не слишком ли дорогой ценой оно куплено?

Он плечами пожал. И спросил, не прислать ли билет на завтрашний вечер. Когда мне удобнее — в шесть или в --">