Борис Александрович Порфирьев - Цирк "Гладиатор"

весь Петербург… Пф–пф… Хотя никто не знает моего имени.

— Он покосился на тёмную фрамугу, поинтересовался:

— Там коридор?

И когда Верзилин ответил утвердительно, сообщил:

— Я так и предполагал. До коридора днём я прорвался, дальше не пустили. Кстати… Пф–пф… Нас не накроют?

— Накроют.

— Тем более надо спешить. Итак?

— Я не знаю, о чём вы говорите.

— Бросьте, Верзилин. Ваши портреты выставлены в окнах всех магазинов на Невском. Вашу победу над Мальтой знает весь Петербург. Вашу биографию я уже почти собрал.

— Вы путаете. Я не Верзилин.

— Ах, оставьте! — воскликнул Коверзнев. — Я понимаю, что вы боитесь тех, кто хотел вас укокошить. Но в это дело вмешаемся мы и выведем их на чистую воду. Мы разоблачим закулисные проделки, мы покажем читателю, что такое борьба.

Верзилин отвернулся к стене, сказал сквозь зубы:

— Я вам ничего не расскажу.

3

Всё началось две недели назад. Имя Ефима Верзилина стояло в ряду сильнейших борцов, однако никому и в голову не могло прийти, что он положит на обе лопатки победителя чемпионата в Измайловском саду — знаменитого геркулеса Александра Мальту. Этого не ожидали ни Мальта, ни хозяин чемпионата — барон Вогау. Лишь сам Верзилин воспринял победу как должное, считая, что она подготовлена всей его жизнью.

Сильным он был с детства — всегда побеждал всех мальчишек в околотке. У заезжих циркачей перенял работу с гирями, отчего сила его удвоилась. В пятнадцать лет он решил стать борцом. Об этом узнал отец и нещадно его выпорол. Ефим боялся показываться на глаза товарищам — засмеют. Однако вся гимназия молчала: его любили за то, что он всегда заступался за слабых.

Отец говорил: «Разобьюсь в лепёшку, а выучу сына на доктора». Ефиму не верилось: он привык считать местного доктора Лубеницкого богачом, а они жили бедно. Отец работал в конторе кирпичного завода, получал немногим больше рабочих и по виду отличался от них лишь гуттаперчевым воротничком. Каждый вечер отец сам репетировал сына. Учёба шла хорошо. Трудно было сколотить денег на дорогу, хоть и рукой подать до Петербурга, но ещё труднее было поступить в Военно–медицинскую академию: сын мелкого конторщика был «чёрной костью». Однако Ефиму помогла медаль. В академии он пользовался такой же любовью товарищей, как и в гимназии. Однажды, после второго курса, они с приятелями пошли в цирк. Там известный борец предлагал сотенную бумажку каждому, кто устоит против него больше минуты. Друзья заставили Ефима попытать свои силы. Не прошло минуты — борец был припечатан к ковру. Верзилин не вернулся с арены: его сразу же перехватил арбитр. Предложенный ангажемент показался Верзилину баснословным и решил дело. Он стал борцом. Бывшие сокурсники не пропускали ни одной его схватки. Каждую победу отмечали в ресторане. Слушая их тосты, Верзилин улыбался, попивал молоко. Прошло три года. Друзья окончили академию, разъехались по флотским экипажам. Их место заняли случайные поклонники. Слава его росла. В последнем чемпионате в московском саду «Олимпия» он проиграл лишь одному Вахтурову, но не поладил с арбитром, поругался и вернулся в Петербург. Барон Вогау разрешил Верзилину участвовать в чемпионате, не подозревая, что он сорвёт его планы и перехватит у Мальты огромный приз. Чтобы исправить ошибку, Вогау назначил Верзилину свидание в ресторане «Вена». Там, на углу Гороховой и улицы Гоголя, обычно собирались художники, писатели, артисты.

Верзилин пришёл рано; сидел за столиком, с любопытством рассматривая шумную публику. Настроение было великолепным. Он только что прошёлся по Невскому, косясь на витрины магазинов, в которых были выставлены его фотографии. Даже у Елисеева за огромным стеклом, на фоне длинных сигов и стерлядей, красовался его портрет: физиономия так себе, обычная — не Собинов и не Шаляпин, а вот поди ж ты — выставили.

Верзилин взглянул в узкое зеркало, висящее над столом, в простенке. На него смотрел улыбаясь весёлый тридцатипятилетний мужчина. Лицо открытое, глаза серые, усы солидные. Ефим Николаевич озорно подмигнул ему; двойник ответил тем же.

Вбежал Вогау — в цилиндре, мохнатом сюртуке, скрипящих лакированных ботинках, с бантиком. Не здороваясь, плюхнулся на стул. Воровато оглянулся по сторонам. Сверкнув золотыми пломбами, приказал подскочившему официанту:

— Бутылку коньяку!

Он был худ, бледен, с чёрными кругами вокруг --">