Николай Федорович Григорьев - Илья Николаевич

сказать, и нашей кафедре!

Хлопки повторились, и все заговорили о комете, которая, прочертив и обагрив небо, вызвала немало тревожных и самых фантастических толков в народе. Ученые развеселились, делясь курьезами, которые в Казани всколыхнули застойную общественную жизнь.

Профессор Савельев снова попросил внимания и сказал, что он намерен предложить Илье Николаевичу Ульянову пересмотреть свое намерение пойти в учителя.

— Вам, дорогой Илья Николаевич, место в университете для усовершенствования в научной работе!

— Я… я… — забормотал Ульянов и вскочил с места, как застигнутый врасплох ученик. — Я… извините, не понял…

— Не волнуйтесь, — дружески улыбнулся Савельев, — у вас есть время подумать об открывающейся для вас будущности профессора. Я сейчас, господа члены комитета, обращаюсь к вам в надежде, что вы соблаговолите поддержать ходатайство, которое я на сей предмет намерен возбудить в надлежащих инстанциях.

Расходясь после заседания комитета, каждый из профессоров пожал руку Ульянову, уже как будущему коллеге по работе в университете.

Ульянов плохо спал ночью. Не мог понять, рад он или не рад научной карьере, которая с такой ошеломляющей неожиданностью открылась перед ним. Терзался отсутствием в мыслях отчетливого «да» или «нет».

А тянуло его к детям…

И вот на столе у Лобачевского прошение (7 апреля 1855 г.). Подпись кандидат физико-математического факультета Илья Ульянов.

Суть просьбы: желание занять должность учителя.

Как раз открылась подходящая вакансия в Пензе, в Дворянском институте.

Но прежде чем назначить Ульянова в Пензу, помощник попечителя пожелал познакомиться с кандидатом лично. И вот Илья Николаевич в кабинете ученого, широко известного и в то же время загадочного… Навстречу встал высокий, отличной выправки господин в черном сюртуке с большой сверкающей звездой какого-то высокого ордена на груди. Ульянов и сам явился в сюртуке (вторично взял напрокат), отчего сразу же почувствовал себя как бы раскованным для разговора с ученым в генеральских чинах.

Говорили: у Лобачевского «в ясных глазах сила», однако глаз не увидел только темные очки. А сочному голосу позавидовал: «Вот бы мне такой учителю!»

Сели. Лобачевский нагнулся над папкой с бумагами, покосился туда, и Ульянов узнал свое личное дело.

— Илья Николаевич… — вслух прочитал Лобачевский заголовок и откинулся в кресле: — Расскажите, Илья Николаевич, о себе. Впрочем… — и Лобачевский плавно положил кисть большой белой руки на стол, впрочем, это излишне. Не трудитесь. Все, что надо, я прочитал и в повести вашей жизни узнал свою: то же сиротское детство, горемычная юность… Однако хорошо, голубчик, что жизнь нас с вами не разнежила, научила трудиться. Ради этого и горести, и тяготы стоило претерпеть!

Лобачевский встал и протянул Ульянову руку:

— Поздравляю вас с назначением, согласно вашему желанию учителем физики и математики.

Ульянов вскочил, притронулся к протянутой руке — и остался стоять.

Возникла неловкая пауза.

— Вы, господин Ульянов, имеете что-нибудь возразить?

— Нет, нет, ваше превосходительство, — поспешно выговорил молодой человек, — я счастлив назначением и обязуюсь, ваше превосходительство…

— Николай Иванович, — мягко поправил Лобачевский.

— Николай Иванович, извините… осмелюсь, но мне… — борясь с волнением, заспешил молодой учитель, — мне ведь математику преподавать юношеству. А в геометрии… Я уже не чувствую полного доверия к Эвклиду. Как же быть? Ведь не честно!..

Лобачевский внезапно расхохотался. Подхватил очки, которые начали сползать с его носа, и продолжал весело, от всей души смеяться, вытирая платком выступившие слезы. Успокоился, и очки опять заслонили его глаза.

— Ах, вы вот о чем… — Заметил добродушно. — Начитались моих ересей…

Ульянов затаился: от ученого, взбудоражившего умы не только в Казани, но в Петербурге и даже в Европе, он ожидал откровения… Однако откровения не последовало.

— Не тревожьтесь, милый учитель. Преподавая геометрию Эвклида, вы не поступитесь своей совестью. Античный геометр построил систему, которая вполне отвечает нашим повседневным нуждам. — Лобачевский улыбнулся. — По себе сужу. Когда мы строили новый университет, сам, каюсь, все расчеты в проектах делал по Эвклиду… Достаточно вам?

Лобачевский опять привстал, — но Ульянов, вопреки свойственной деликатности, и --">