Николай Федорович Григорьев - Илья Николаевич

Н. Ф. Григорьев ИЛЬЯ НИКОЛАЕВИЧ Повесть

Окончивший Казанский университет Ульянов Илья Николаевич не был допущен к преподаванию физики в средних учебных заведениях. Кандидат физико-математических наук — и вдруг такой пассаж… Ошеломленный молодой человек — ему не исполнилось еще и 24-х — не сразу понял, что экзамен на учителя не выдержан и что ему предлагают выйти. Спохватившись, он покраснел мучительно, словно огонь опалил лицо, и на цыпочках, стыдясь самого себя, поспешил из паркетного зала, где за зеленым сукном заседал испытательный при университете комитет.

Каждый, кто, окончив университет, изъявлял намерение посвятить себя педагогической деятельности, приглашается в этот комитет, где был обязан перед лицом профессоров, но как бы в классе школьникам, преподать так называемый пробный урок по избранной специальности. В результате комитет устанавливал, способен ли искатель быть учителем (с точки зрения правительственных указаний, разумеется).

Провалился!.. В жизни не случалось с ним такого!.. Будто дикий зазубренный камень, процарапав мозг, скатилось на язык это отвратительное слово: «Провалился».

— Физика… — твердил, едва сдерживая слезы, молодой человек. — Физика, предмет любимый, какой же я свинья перед тобой!..

Но пора было и к выходу. И тут новый приступ возмущения — только уже не собой, а комитетом — охватил его.

— Это же двуличие — так поступать! — кипел он, обращаясь к холодным сводам. — Ведь я тот же, и комитет тот же, а по математике допускают, по физике — нет?..

Медленно, в тягостном раздумье спускался Ульянов по чугунным ступеням, и последняя из них от его шага прогудела, послышалось ему, особенно угрюмо.

Потом он сидел на скамейке в садике. Скамья была в снегу, но он лишь машинально, кое-как очистил место и сел в снег. Лениво забрезжила мысль: «А не удовольствоваться ли преподаванием математики?.. Спокойно поеду в Пензу, где открылась вакансия в Дворянском институте. Стоит ли из-за физики с протестом ломиться в комитет?.. Это значит опять проедаться здесь, в Казани, — когда-то протест уважат! А может ведь случиться — не уважат вовсе…»

И заколебался Илья Николаевич — усталость от напряженных занятий и нервной встряски брала свое. Подумалось: «А в Пензе, сказывают, тишина да благодать…» Мысленно он пытался уже распрощаться с физикой, но не смог: «Любимица моя, да что же это я делаю… Предать тебя? Нет!» — И как обрубил малодушные соображения: «Нет и нет!»

Решил оставаться в Казани, добиваться своего. Он не мыслил себя учителем иначе, как прочно стоящим на обеих ногах: математика плюс физика.

Жизнь впроголодь уже не страшила его — была бы цель достигнута!

Он вновь и вновь подвергал полному анализу свой пробный урок по физике и приходил к выводу: «Поступили несправедливо. Больше того — жестоко!..» Вспомнилось, чего и не хотелось вспоминать… Некий вельможа экзамен по физике превратил в балаган.

А было так. Ульянов уже заканчивал отвечать пробный урок и был в том приподнятом настроении удовлетворения собой, когда чувствуешь — дело сладилось: двухмесячный напряженный труд подготовки как бы сам сказал все за себя строгим экзаменаторам. И профессора из-за зеленого сукна уже одобрительно кивали ему, поглядывая на чернильницы, чтобы обмакнуть перья. В высокой оценке пробного своего урока Ульянов не сомневался…

И вдруг будто холодным сквозняком пахнуло в зале. Лица экзаменаторов вытянулись, кое-кто из них поморщился, и Ульянов обнаружил, что никто на него уже не смотрит. Взгляды всех устремились поверх его головы, туда, где вход в зал. Затем профессора один за другим — кто ловко и быстро, кто медленно, как бы нехотя — поднялись со своих мест. Ульянов стоял, не смея обернуться: было ясно — появилось какое-то значительное лицо. Делами университета, он слышал, занимается ревизор из Петербурга, сенатор.

Ульянов терпеливо ждал, что его наконец отпустят. Тем временем мимо прошагал пожилой господин в мундире. Вся грудь расшита золотом. Штаны белые, но и на них золотые дорожки. Илья Николаевич с любопытством глянул на невиданное по блеску одеяние. Он уже догадался, что это тот самый сенатор, о котором столько тревожных разговоров: однако ничего похожего на страх перед ревизором не испытал. Напротив, ему понравилась благовоспитанность вельможи: поздоровался он с профессорами, сделал уважительный поклон и пригласил всех