Иосиф Абрамович Герасимов - Конные и пешие

дальше, смотрела на него в тревоге.

— Я сам… сам сообщу, — махнул он рукой, и Лидочка торопливо закрыла дверь.

У него не было сил подняться, подойти к окну, где он любил стоять, когда надо было обдумать нечто важное: ощутил ноющую боль в сердце, расстегнул рубаху, несколько раз провел по груди ладонью. Он уже давно привык, что каждый день нес с собой больше неприятностей, чем радостных сообщений, это было естественно и нормально, он тут и сидел, в этом кабинете, чтобы больше заниматься неприятностями, находить выход из дел, которые казались безнадежными, или исправлять то, что напортачили другие; все это было привычным, он знал: движется дорогой, усыпанной острыми каменьями, давно научился не замечать боли от мелких ран, потому что направление дороги определено им самим, и движение по ней считал главным в своей жизни. Но эта записка о Ханове не укладывалась в понятие будничных неприятностей, это был удар, и с неожиданной стороны. Может быть, для кого-нибудь история с Хановым тоже стояла в ряду неизбежных неприятностей, потому что в нынешнем году, да еще, пожалуй, и раньше, стали внезапно высвечиваться темные закутки огромного хозяйства, и в закутках этих обнаружился смердящий мусор, о существовании которого вроде бы никто не предполагал, а на самом деле запах из этих закутков доносился давно, да люди, занятые срочными и сверхсрочными делами, старались его не замечать. А ныне то об одном директоре, в чьих руках сосредоточены огромные денежные средства, вынесут данные следственных органов на коллегию, то обнаружится целая шайка мошенников, торгующих дефицитным металлом, то откроются приписки… От всего этого можно было свихнуться, потому что в скверных делах оказывались замешанными люди, которым искренне верили. Однако же Петр Сергеевич считал эту очистительную работу великим благом, потому что, придя в этот кабинет, твердо решил: ему нужна обнаженная правда о положении дел, какой бы уродливой и неприглядной она ни была… Все так, все так… Но Ханов… Это совсем другое дело, это почти родной человек, которому он так верит… Дача под Москвой… Дача. Почему-то все остальное как-то стушевывалось, отодвигалось в тень, хотя по сравнению с каменным двухэтажным домом, воздвигнутым, как это указывалось в записке, из «строго фондированного материала», другие обвинения выглядели весомее. Однако же загородный дом всплывал перед глазами, как яркое дразнящее пятно, и Петр Сергеевич вдруг понял, почему: на дачу можно взглянуть, хоть сейчас поехать и убедиться в реальности ее существования. Борис ни разу не обмолвился, что у него есть дом под Москвой, а ведь он мужик хвастливый. Петр Сергеевич запомнил название поселка, указанного в записке, в котором находилась дача Ханова, его адрес. «Вот что я сейчас сделаю… К черту все дела… Надо ехать, надо немедленно ехать». Он еще не успел как следует обдумать свое решение, а рука уже тянулась к клавише селектора.

— Лида, машина на месте?.. Я выезжаю, пусть подают к подъезду.

А через десять минут шофер вез его к кольцевой дороге; стоило Петру Сергеевичу сесть на привычное место, как сразу сделалось спокойнее, хотя он и сам не знал толком, зачем ему нужно было взглянуть на дачу Ханова… Что это даст? Да ничего. Скорее всего в нем вызрела потребность вырваться на какое-то время из министерской круговерти, отвлечься от звонков, неотложных дел, посетителей, чтобы сосредоточиться на мыслях о Ханове. Ведь он так многим обязан Борису, может быть, целой жизнью, и никто на всем белом свете не способен это понять.

Они подружились еще студентами и вместе в сороковом году поехали на преддипломную практику в Свердловск… Сороковой год… Это так далеко, это совсем иная жизнь, ее и вспомнить в подробностях невозможно… В сороковом они расстались, чтобы встретиться через пятнадцать лет при тяжких для Петра Сергеевича обстоятельствах, и уже после этой встречи были все годы рядом.

Борис — студенческий товарищ, потом человек, протянувший руку помощи в тяжкий час… Если вспоминать, то надо хотя бы с поездки в Свердловск в том самом сороковом…

В день отъезда отец дал письмо старому другу:

— Да ты его знаешь, Петька, он приезжал к нам. Помнишь, у него бородка такая, как у Калинина? Он в горном институте лекции читает. Специалист серьезный… А вообще-то заходи к нему запросто, он рад будет. Мы ведь с ним еще в гражданскую такой каши нахлебались! Ну, увидишь сам…

В Свердловске стояла --">