Анатолий Трофимович Черноусов - Делай то, за чем пришел

сбегать за проклятым конспектом... Но тут я встретился взглядом с тобой, Шибанов. Ты, конечно, сразу же догадался, в чем дело, и усмехнулся, как мне показалось, торжествующе. И как только дверь за мной закроется, ты уж непременно постараешься разъяснить группе, куда я побежал...

Не соображая, что делаю, я начал диктовать вопросы, которые «мы с вами... сегодня... должны... рассмотреть». Головы нагнулись к столам, три десятка авторучек забегали по бумаге; это была хоть какая-то передышка: вопросы-то я помнил.

— Классификация автоматических систем с командоаппаратами, — диктовал я, лихорадочно вспоминая, какие же бывают автоматические системы... Записали.

— Второй вопрос... схема управления револьверным станком при помощи командоаппарата, — диктовал я не спеша, а сам изо всех сил старался представить чертеж треклятого устройства. Однако в памяти всплывало что-то неясное, нечеткое, что-то вообще. А в технике «вообще» — значит «ничто»…

Наконец все вопросы записаны, классификация систем дана, нужно чертить. Я перестал ходить как заводной по кафедре, взял мел, зачем-то отломил от него кусочек и повернулся к доске. Всей спиной я чувствовал десятки глаз, устремленных на меня, и среди них твои, Шибанов, черные...

Я твердил себе, что надо расслабиться, свести мышечное напряжение на нет, тогда больше энергии достанется мозгу; я об этом читал где-то и теперь говорил себе — сделай так. Однако мышцы не хотели расслабляться, более того, левое колено вдруг задрожало, будто через него пропустили электрический ток. Воздух в аудитории остекленел, все наблюдали за мной. Дурацкое положение, дурацкое, дурацкое! Я злился все больше, я позабыл обо всем на свете; кроме одного — надо вычертить схему управления, иначе крах!..

Глотнул воздух, провел осевую штрих-пунктирную линию. А потом как будто чья-то (не моя!) рука мало-помалу начала вычерчивать контур револьверной бабки. От напряжения стучало в висках, было невыносимо жарко; возможно, я гримасничал, мычал, оттягивал ухо, чесал в затылке — все возможно!..

— Глеб Устинович... уже звонок, — тихонько сказала Олечка Астанина, сидевшая за первым столом.

— Звонок? — удивился я. — Какой звонок?.. Ах, да! Ну что же... — достал платок и вытер мокрое лицо.

В аудитории зашумели, задвигались: перемена. Я попятился от доски — автоматическая система во всей своей красе распростерлась от края и до края коричневой, покрытой линолеумом, доски...

«Скорей в преподавательскую! Там на столе...»

Да не тут-то было. Ты, Шибанов, набросился на меня с вопросами, ты, видишь ли, кое-что недопонял...

Чуть ли не скрипя зубами, я стал подробно отвечать на твои вопросы. На перемену ты меня так и не отпустил: прозвенел звонок, и начался второй час лекции.

И снова нужно было расслабить мускулы, погрузиться в память, в логику, выжимать из себя все до капли, до предела.

По времени уложился точно.

Приплелся в преподавательскую, схватил перепачканными в мелу пальцами конспект; он лежал себе спокойненько там, где я его оставил, — на зеленом сукне, на самом уголке стола.

Жадно вглядывался я в слова, в формулы и, главное, в чертеж... и убеждался, что все до последней черточки, до последнего штришочка вспомнил, все как есть. Один только вопрос из всей лекции был начисто упущен. Но когда стал раздумывать, то вдруг понял, что вопрос-то этот несущественный, его и нужно было забыть!..

Захлопнул конспект и опустился на диван.

— Что с вами, Глеб Устинович? — спросила англичанка Виктория Робертовна. — У вас такое лицо... не заболели?

— Нет, — улыбнулся я, — наоборот.

С того самого дня я оторвался от конспекта. А это означало... как много это означало! Теперь я получил живую связь с аудиторией, мог более свободно распоряжаться материалом лекции: делать отступления, что-то подчеркивать, что-то опускать вообще. Теперь я мог рассказывать простыми, доходчивыми словами, мог припомнить случай из своей, пусть и небольшой заводской практики, мог шутить. Теперь можно было свободно пройтись между столами и заглянуть в ваши тетрадки. А главное, я выиграл в ваших глазах! Не знаю, правда, выиграл ли я в твоих глазах, Шибанов?..

Ты по-прежнему получал у меня тройки и даже двойки, однако спеси в тебе не убавлялось. Ты, как мог, старался внушить своим товарищам: «Глеб невзлюбил меня и режет...»

На первый мой экзамен ты явился принципиально неподготовленным. Целыми днями — и об этом знали все — ты пропадал в спортзале: ты ведь --">