Петр Лукич Проскурин - Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

поселке гасли огни. Но звезды от мороза разгорались все ярче и, дрожа, начинали излучать синеватое сияние. Настывший воздух казался очень плотным, и тишина стояла такая, словно всю эту местность с тайгой, сопками и поселком накрыл ледяной колокол, расцвеченный густо вмерзшими в него звездами.

Люди едва поспевали за шедшим впереди Серегиным, а Николай Иванович с первых же шагов на подъем стал задыхаться. Старому хирургу казалось, что вот-вот гулко, как снаряды, начнут лопаться сосуды. Он даже замер внутренне, словно готовясь к нарастающему визгу. Но вокруг стояла тишина. Удивительная северная тишина, в которой не было других звуков, кроме скрипа снега под ногами идущих. И Николаю Ивановичу вспомнилась такая же тишина и такая же ночь много лет тому назад в Карелии… Он даже не помнил точно, когда это было. Не то в сорок втором, не то в сорок третьем… Но было. И тишина, и мороз, и они петляли по заваленной метровым снегом тайге, и редкие выстрелы доносились с линии финских окопов отчетливо и гулко.

За нахлынувшими мыслями Николай Иванович не заметил, как это состояние прошло, дышать стало легче. Однако подъем становился все круче и труднее. Нескончаемо змеилась тропинка, и с каждым новым поворотом все дальше отдалялись безмолвные огни поселка. А Серегин шел очень быстро. Тщетно стараясь не отстать, Николай Иванович хотел было попросить, чтобы шли потише, но поскользнулся и упал, едва не сбив студентку. На ее испуганный вскрик вернулся Серегин, приподнял Николая Ивановича с земли и, как ребенка, поставил на ноги.

— Давайте я вас понесу, доктор, — растерянно предложил он. — Быстрее будет. Мне ведь ничего это не стоит…

Несмотря на серьезность положения, все засмеялись, далекое эхо прозвенело ледяными колокольчиками где-то внизу над поселком.

Эта невольная передышка помогла Николаю Ивановичу слегка отдышаться. Дальше ему пришлось идти, опираясь на Серегина, и делал он это с удовольствием. Ощущение молодого сильного человека рядом успокаивало.

Когда они прошли больше половины пути, сверху донесся тоскливый вой собаки. Хирург почувствовал, как вздрогнул Серегин, и сердито сказал:

— Ну, ну, будьте мужчиной. Все эти бабьи приметы — чепуха на гороховом масле.

А вой, протяжный и тонкий, падал откуда-то сверху, и всем было неприятно. Незаметно для себя Николай Иванович ускорил шаг. Колюче мигавшие звезды, казалось, торопили, а снег под ногами насмешливо скрипел: «Зря… зр-ря… зр-ря…»

— Ерунда, молодой человек, — сердито проворчал Николай Иванович, некстати отвечая вслух сам себе на пришедшие в голову мысли.

Он опять начинал задыхаться и знал: если не отдохнуть…

Едва он подумал об этом, потемнело в глазах, и очередной шаг он сделал через силу. Но, очевидно, это усилие помогло, и, вместо того чтобы упасть, он продолжал идти, и даже дышать ему стало легче. Мысли вернулись к тому далекому времени, когда в стране бушевала гражданская война и он, молодой, тридцатилетний врач, оперировал и красных, и зеленых, и белых: дело было в Киеве, в госпитале Блакитина, — столько времени прошло с тех пор, что даже не верится, было ли это на самом деле. Тогда он мог работать сутками и больше. Были силы, большие планы. Давно бы можно стать академиком, а вот не стал…

Николай Иванович помнил множество людей, которых оперировал, и в памяти замелькали десятки лиц. Вспомнился и первый пациент — мальчик десяти лет — Володя. Случай легкий — аппендицит, но это была первая самостоятельная операция. Мальчик смотрел с любопытством — смелый мальчишка… Да, ничего не скажешь, хоть не профессор, но землю топчешь недаром, старик. Был ты и остался на земле беспокойным часовым, спал в один глаз, вскакивал по первому зову и шел, как и сейчас, в ночь, в бураны и слякоть. Все-таки интересная штука — жизнь! Тревога за нее стала твоей второй сущностью, даже возраст и пришедший вместе с ним опыт не изгладили остроты этого чувства. Вот и сейчас… Чем ближе цель, тем тревожнее становится…

С высотой увеличивался мороз, воздух становился суше, начинал жечь сильнее. Снег похрустывал тонко, но Николай Иванович, углубленный в свои мысли, этого не замечал. От засыпанного снегом домика метеостанции к ним метнулась большая черная собака, радостно запрыгавшая вокруг хозяина.

— Пошел вон, Цыган, — отмахнулся Серегин. — Не мешай…

Николай Иванович уже не сдерживал парня, наоборот, теперь он сам не мог подавить волнения — и --">