Алексей Францевич Фец - Петрусь Потупа

— Да там же, под печью. В картошку зарылся.

— Картошку я выгреб.

— И нема?

— Нема.

— Вот дело! — притворно удивился Степан.

— Тату, так выходит — то неправда?

— Что — неправда?

— Да домовой.

— Кто его знает! — И Степан сразу стал серьёзным. — Должно, неправда.

Петрусь озадачен:

— Ты же сам говорил, что домовой, как кот, мягкий и голова как у филина.

— Люди так говорят, и я за ними.

— А говорят ещё, что в нашей Старой балке рано утречком стонет и плачет бандура. Так это тоже неправда?

— Нет, сынку, тут другое… — Голос Степана дрогнул. — Хочешь, расскажу? Хотя малой ты ещё слушать такое…

— Таточку, говорите скорее!

— Ну, добре, слушай.

Степан сел, обнял сына рукой и начал:

— Зашли один раз в наше село бандуристы: поводырь — хлопчик, а другой — сам кобзарь, высокий дидуган, сивый, как голубь. Слух о том разошёлся: по селу, и люди повалили к церкви. Там на могиле отдыхали бандуристы. Чудно было селянам, чего они не боятся, — пан запрещал кобзарям заходить в село. Но вот народу собралось, как грачей на дереве. Старый ударил по струнам. Люди слушали и плакали. А кобзарь спивал о том, как измываются паны над народом, о запорожцах: о том, как в старину били шляхту, что нужно подниматься на панов. В обед бандуристам принесли поесть. Едят они, отдыхают, а уж панские слухачи докладывают пану:

«В селе заявился кобзарь. Народ мутит, на панов поднимает».

Как крикнет тут пан: «Взять мне того кобзаря, хоть живого, хоть мёртвого!»

Кинулись гайдуки, как лютые звери, но опередили их хлопцы:

«Тикай, диду! Бегут за тобой!»

«Не боюсь я панских собак!» — отвечает, а сам встал, руки в кулаки, брови нахмурил.

«Ты не боишься, так мы за тебя боимся», — ответили парубки и, подхватив старого, спрятали его в нашей Старой балке, у Больших пней. Чащоба там такая, что волк не пройдёт… Знаешь то место, сынку?

— Знаю, тату, рассказывайте.

— Парубки и говорят:

«Просиди тут, дидусь, ночь, а на заре выведем тебя на дорогу. Хлопчика твоего спрятали в другом месте».

Тем часом по селу рыскали гайдуки. Метались до вечера и… ничего. Снова докладывают пану. А тот аж затрясся.

«Закатую, забью! — кричит. А когда опамятовался немного, говорит: — Берите, дурни, собак».

Подняли псов. А у собачьего пана, известно, их сотни. Искали, вражьи диты, до полуночи, и снова… ничего. Тогда пустили старого кобеля, тот хоть кого найдёт. Здоровый, чёрный. Куда твой волк! Он и пошёл по следу, а за ним побежали собаки, гайдуки, псари. Услыхал старый кобзарь лай, крики и понял, что не вырваться ему. Взял он бандуру в обе руки, прижался щекой к струнам:

«Бандура моя, бандуринька, поднимала ты народ, будила ты спящую волю, разгоняла смутные думки… послужила народу… А теперь прощай, дружина моя верная, подруга моя подорожная…» Застонал старый кобзарь. Тяжёлые слёзы скатились на золотые струны.

А погоня близка. Вот она уже тут.

Расстегнул кобзарь свитку, сорвал подкладку и выхватил кинжал. Взял он его в одну руку, в другую взял бандуру и стал спокойный.

Первым кинулся чёрный кобель-ведун. Ударил его слепой кинжалом. За псом повалился панский гайдук.

И когда почувствовал старый бандурист, что много ран на теле, что смерть близка, ударил бандуру о землю и разбил её в щепы.

«Пусть как разбилась эта бандура, так разобьются и панские цепи!» — крикнул он в последний раз.

— Убили его, тату? — Петрусь прижался к отцу.

— Убили, — тихо ответил Степан. — Там, в балке, и лежат его кости. С тех пор старые люди говорят, что рано поутру плачет и голосит бандура, а тот, кто услышит её, будет стоять за правду, за которую отдал свою жизнь старый кобзарь.

Долго молчали отец и сын. Наконец Степан сказал:

— Ну, сынку, иди спать. Завтра тебе на работу к дьячку, а мне с Катериной на панщину.

Когда Петрусь вышел из хаты, на дворе уже стояла ночь. Было душно и тихо. На небе бледными светляками мигали звёзды. Вспыхнувшая зарница осветила небосклон и мгновенно растаяла в темноте. Потянул ветерок, с рокотом зашумели, заметались листья, и снова тихо. Петрусь оглядел предгрозовое небо и направился к клуне.

Скрипнула дверь. В лицо мальчику пахнуло нежным ароматом свежего сена. Протянув руки, он ощупью пошёл к душистому ночлегу, где лежала отцовская свитка — постель мальчика.

Петрусь лёг, но сна не было — образ кобзаря не выходил из головы. Он лежал, устремив глаза в темноту, прислушиваясь, --">