Леонид Леонидович Степанов - Бранденбургские ворота

От ворот «Москварики» не видать: мешает густая листва тополей и крутой поворот переулка. Но освежающее соседство проточной воды все равно чувствуется. Слышно, как сочно шлепают по ней пароходные лопасти, как бьют на барже в медный колокол и раздаются басистые гудки: рулевые еще издалека — от Кремля или Крутицкого подворья — приветствуют и предостерегают друг друга. А таганским пацанам кажется, что протяжные гудки для них — они зовут их в дальние страны, к необитаемым островам с пальмами и попугаями. Трепетные сердца мальчишек замирают от волнующего предчувствия долгих и таинственных путешествий, которые обязательно начнутся, как только они вырастут.

По сторонам переулка лепятся вразброс бревенчатые неказистые домишки, но выше Пыльновки, на самой макушке переулка, стоит очень красивый желтоватый каменный особняк. Там, говорят, до революции жили дворяне. А еще раньше, до них — в совсем уж старинные времена — даже «бояре». Это те пузатые пучеглазые бородачи, которые носили высоченные шапки вроде паровозной трубы.

С другой стороны пыльновского дома проходит Козьма-Демьяновский переулок. Он тише и опрятней, за высокими плотными заборами раскинулись сады бывших купцов-староверов. Среди густой зелени кленов и каштанов белеет большой четырехэтажный дом фабрикантши Ляминой. В ее тенистом ухоженном саду сохранился причудливый фонтан с железным аистом и грот, сложенный из диких камней. Владелицу этого дома упомянул в одном из своих шутливых экспромтов сам Владимир Маяковский:

Краска дело мамино —

Моя мама Лямина.

Но об этом Андрюшка узнает позже, когда пойдет в школу. Узнает и о том, что Маяковский гулял по их переулку и по набережной, разговаривал с некоторыми пацанами, а соседского мальчишку Феликса Куприянова даже посадил на свое широкое плечо…

Берег Москвы-реки под переулком еще не покрыт гранитом. Он густо зарос лопухами, крапивой и одуванчиками. Там окрестные старухи собирают щавель, режут серпами крапиву для поросят, пасут противно мекающих козлят. И тут же оборванцы-беспризорники. Они купаются, пекут ворованную картошку, бьют вшей в своих лохмотьях.

По пыльной, кое-как замощенной булыжной набережной тащатся в сторону Китайгорода длинные деревенские обозы. Муку и картошку мужики везут в мешках, соленые огурцы, грибы и капусту — в кадушках, древесный уголь — в рогожных кулях, клюкву, смородину, крыжовник и малину — в березовых туесах и липовых решетах, репу и яблоки — навалом.

Как раз под их Котельническим переулком поставили недавно чугунную колонку-качалку. Возчики, понятное дело, останавливаются, чтобы напоить и перехомутать лошадей, самим испробовать столичной водицы, закусить накоротке или подымить цигаркой. Получается небольшой толчок — веселое, живое место. Чего только тут не насмотришься, чего не наслушаешься! Вдобавок можно всегда подработать. Сбегаешь домой, посмотришь на будильник, скажешь мужику, который час, — вот тебе и морковка. Подержишь чугунную рукоятку колонки, пока наливается вода в ведро, — вот тебе и яблочко. А иной деревенский бородач и вовсе раздобрится — краюху душистого ржаного хлеба отломит: «На, мол, кушай, малец. У вас в городе настоящего хлеба, в печи печенного, не пошамаешь».

Обозы со всякими деревенскими диковинками — это здорово. Но главное все-таки сама «Москварика». Не раз и не два на день чупахаются мальчишки в ее грязноватой ласковой воде. Норовят подобраться поближе к шлепающим пароходным колесам, чтобы всласть покачаться на пружинистых волнах. Или еще лучше — прицепиться незаметно за лодку, которая тащится на веревке за баржей, и, этаким манером прохлаждаясь, тянуться по воде до самого Кремля!

Удовольствие это, правда, — дело рискованное. За Устинским мостом появились мильтоны. Недавно погнался за пацанами один конопатый мильтон, так от него летели мальчишки без порток по всему берегу, как наскипидаренные, спаслись только тем, что все проломы и дыры в заборах наперечет знают. А трусики уж потом надели — на поповом дворе.