Георгий Дмитриевич Гулиа - Три повести

снег и рванул налево.

Машина укатила.

Я осталась одна среди клубов желтой пыли. Постояла немного, затем подняла с земли свой чемодан.

Итак, я вступаю в жизнь. Так непохожа она на шумную университетскую жизнь в Ростове-на-Дону! Было тихо, очень тихо. С солидным жужжанием проносились пчелы. Очень высоко парил кречет. Из травы неслись свистящие звуки. Пахло зеленью, еловой смолой.

Тропинка была узенькая, желтенькая и пыльная. Словно земля убегала в чащу молодых дубов.

Делать нечего, надо идти.

Здание сельского Совета двухэтажное, каменное. Нижний этаж напоминал скорее подвал: малюсенькие окна, тяжелая, окованная железом дверь. Наверх вела широкая каменная лестница без перил. Я недолго колебалась, куда идти: на втором этаже кто-то громко заговорил, очевидно по телефону. Я и пошла на голос.

У меня было такое ощущение, будто я поднималась в средневековый замок. Ступени весьма солидные. Половицы на открытой веранде не менее солидные, — по крайней мере, по возрасту они походили на днище скифской лодки, которую я видела в музее. Они были массивные, сплошь в трещинах. Шла на верный ориентир — дубовую дверь с резными наличниками и неказистой надписью. Многочисленные плакаты приглашали вносить деньги в сберегательную кассу, страховаться от пожара, вступать в члены Общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Были тут объявления и о подписке на газеты и журналы.

Я открыла дверь и вошла.

В углу за столом сидел мужчина в шапке и кричал в телефонную трубку. Двое других, тоже в шапках, сидели справа и слева от него и внимательно прислушивались к его словам. Судя по всему, разговор был важный, ибо меня не скоро приметили.

Первым обратил на меня внимание тот, кто держал в руках трубку (несомненно, председатель). Он знаком пригласил меня присесть на скамью. А после ко мне повернулись и остальные двое. Один из них — толстый, розовощекий — предложил мне свой стул. А другой — блондин, точнее, альбинос, с белыми, как вата, волосами — тоже встал и сказал:

— Пожалуйста, пожалуйста…

Все трое, как по команде, сняли шапки.

Мне ничего не оставалось, как только сесть на один из предложенных стульев. Я почувствовала, что становлюсь объектом внимательного исследования трех пар мужских глаз, и, кажется, вся съежилась, кажется, сделалась такой маленькой и запуганной…

Телефонный разговор продолжался.

— Слушаю, слушаю… — раздавалось в комнате.

Эти слова бесконечным рефреном чередовались с не менее выразительным «алло». Говоривший по телефону уже хрипел от напряжения. Его высокий бледный лоб покрылся крупными, словно кукурузины, каплями пота.

— Слушаю! Слушаю!.. Я повторяю! — кричал он в трубку. — Низка табака идет вполне удовлетворительно. Количество шнурометров записали? Хорошо… Алло! Алло! Чаю собрали… Уже записано?.. Слушаю! Слушаю!

Невольно мне представилась возможность кое-что узнать о сельских делах, краткая сводка которых, насколько я поняла, передавалась в районный центр.

Наконец разговор был окончен.

— Ну и двадцатый век! — обратился ко мне председатель. — Скоро я попрошу дополнительного отдыха из-за этого проклятого аппарата.

Он кашлял и глотками отпивал воду из стакана. А потом вопросительно уставился на меня большими, воловьими глазами. Взгляд был добрый, и я почувствовала некоторую уверенность в себе.

— Меня направили в ваше село, — сказала я, доставая бумагу из сумочки. — Но, может быть, я попала вовсе не туда. Я не видела здесь ни одного дома.

Мужчины оживились.

— Нет, попали прямо по назначению, — сказал альбинос. — Вот этот товарищ — председатель местного Совета. Он вам все объяснит, как надо. Это очень умный человек.

Председатель шмыгнул носом. Он сказал, что когда надо расхлебывать что-нибудь каверзное, то все тычут пальцами в него, выставляют напоказ и дружно колотят только его одного. Но если случится в селе что-нибудь хорошее — героев находится очень много.

— А что касается моего ума, — продолжал председатель, — то его хватит для того, чтобы руководить вами.

Альбинос и толстяк, не спуская с меня глаз, дружно подтвердили: да, председатель в Дубовой Роще вовсе не дуб.

Они смеялись. Смеялась и я. Шутки были беззлобными и свидетельствовали о том, что здесь, по крайней мере эти трое, любят и умеют посмеяться.

— Товарищ учительница, — сказал председатель, — мы извиняемся за такой прием. Но мы люди --">