Владимир Леонтьевич Киселев - Человек может

Больше есть не хотелось.

Его разморило тепло и водка, которой он не пил уже давно.

Из какой-то квартиры доносилась музыка и незнакомая Павлу красивая песня.

Пела женщина.

Вероятно, по радио, но Павлу казалось, что поет эта женщина где-то совсем рядом, и он напрягал слух.

Внезапно песня умолкла, оборванная в середине музыкальной фразы.

Павел любил музыку.

В соседней камере сидел паренек Ващенко, по прозвищу Чуб. Он приехал в Киев, чтобы поступить в консерваторию. Но в консерваторию он не попал — влопался на довольно нелепом деле с подделкой доверенности, а уже потом выяснилось, что несколько дел такого же рода тянулось за ним еще из его родных Черновиц.

Павел вспомнил, с каким волнением слушала тюрьма песни Чуба. Особенно неизвестно кем сложенную песенку «Оксана».

Оксана, Оксана, давно мы расстались,

Но, где бы я ни был, тебя я найду,

Моею любимой была и осталась,

Оксана, Оксана, к тебе я приду.

На нашей любимой, родной Украине

Подлюгам легавым не будет житья.

Тогда, возвратившись в наш город любимый,

В предутренний час обниму я тебя.

Павел думал о том, что песенку эту сложил человек, получивший по меньшей мере лет двадцать. И единственная возможность увидеться с Оксаной состояла для него в том, чтобы на Украине не осталось «подлюг легавых».

Безнадежная это была песенка.

Безнадежная и наполненная большой тоской.

Вспомнилась Павлу надпись, какую он видел почти во всех камерах тюрем и бараках лагерей, где ему довелось побывать: «Будь проклят тот навеки, кто выдумал, что тюрьма исправит человека».

Был у них в камере адвокат по фамилии Кац, который любил порассуждать о пенитенциарной системе. О том, что без нее современное общество не может существовать.

Но Павлу думалось, что если человек осужден на небольшой срок, то он может в тюрьме исправиться, но когда впереди годы и годы, когда впереди нет никакой надежды, когда не на что рассчитывать, — человек как бы обрастает корой и уже совсем выключен из жизни.

Рассказывали, что некогда люди в тюрьмах отмечали крестиками каждый день, проведенный там, чтобы знать, сколько еще осталось. Павлу казалось это бессмысленным. Что подсчитывать, когда впереди еще так много…

Он задремал.

Ему снился зеленый крутой бережок, в прозрачной, прохладной воде хорошо видны рыбки, как магнитные стрелки, направленные головами в одну сторону, спину пригревает солнце. И вот он сошел в воду и пустил изготовленный из сосновой коры кораблик с двумя бумажными парусами и красным флажком. Кораблик поплыл, и чем дальше плыл он, тем больше увеличивался в размерах, и вместо парусов появились трубы, и он, Павел, почему-то оказался на этом пароходе, в шлюпке, подвешенной у борта…

Он проснулся и услышал, что недалеко от него кто-то шепчется. На ступеньках у перил стояли девушка и парень. В парадном было полутемно, и они его, очевидно, не заметили. Девушка говорила:

— …Я забиралась на шкаф, ложилась плашмя, на живот, и там читала. И мама даже не догадывалась, какие книги я утаскивала на шкаф. Мопассан, Золя… Я, конечно, не понимала того, о чем шла речь в этих книгах, но чувствовала, что здесь есть какая-то тайна… Там, на шкафу, я прочла почти всего Майн Рида — это был мой любимый писатель. Но вот, когда я недавно стала его перечитывать, — он мне показался таким скучным…

— Правда, — подтвердил парень. — Попробовал я перечитать «Всадника без головы»…

Который час? — подумал Павел. — Сколько я спал?

— А когда вы от этих книжек к делу перейдете? — сказал он громко и зло и добавил грязное циничное ругательство.

Девушка вздрогнула, а парень — невысокий, худощавый, в очках, из городских слабосильных студентов — медленно направился к Павлу.

— Не нужно, Алексей, — попросила девушка и схватила его за рукав. — Мне уже давно домой пора. Пойдемте.

Он неохотно взял ее под руку, и они пошли вверх по лестнице.

Что же делать? — думал Павел. — Как жить дальше?

Он съел пирожок.

Хотелось пить.

Он так и заснул на корточках.

У него затекли ноги, но вставать не хотелось.

Как же быть? — думал Павел.