Ирина Романовна Гуро - Арбатская излучина

«Пойдем хозяйку добывать, есть берлога». «Откуда же знаешь, что именно «хозяйку»? А может, там «хозяин»?» — спросил Иван, отлично понимая, что лесник зря не скажет, а только хотелось подробней, точнее.

И лесник тоже понял Иванову хитрость, когда начал со смаком, неторопливо рассказывать, что по всему видать — «хозяйку»:

— Эти норовят — в самую трущобу, уж она коль заляжет, так в такую глухомань, куда и подступу нету. И яму не в пример большую отроет. А вокруг коряг валяется, словно бригада целая корчевала! — Лесник с нажимом добавил: — Такую выследить — это не то что молодого. Тот тяп-ляп погребет лапами, повыворотит еловые корни да завалится под ними. Кое-как. Словно пьяный под забором. Нет, Иван Петрович, здесь не то!

Лесник долго еще говорил, и хотя Дробитько понимал, что тот набивает себе цену, и знал его как бахвала — слушал с удовольствием, вспоминая, как осенью стреляли медведя в овсах с «лабаза» — помоста на дереве, и как лесник, спустившись, рогатиной добил подраненного, вздыбившегося зверя.

И все же то была не настоящая охота. А вот сейчас… Идти на берлогу зимою, поднять зверя, именно поднять — это совсем другое, чем его дожидаться!

— И тесть пойдет с нами, — пообещал лесник, — добычливый старикан.

Это тоже обрадовало, потому что попусту лесников тесть не пошел бы.

А потом все остальное: проверка оружия, заготовка припасов, все привычное, уже пережитое не раз и опять радостное, все ближе подводило к тем мерзлым болотам, за которыми и начинался густой ельник, заваленный молодым, остро пахнущим снегом. И здесь уже явственный шел след, повторяющийся, неоспоримый: сломанные еловые ветви, ободранные стволы — все, что стащил себе на подстилку хозяин, опытный, матерый. Или вправду «хозяйка»?

Все изменилось вокруг: «он» был здесь, близко, мог появиться ежеминутно. Охотники оставили свои короткие, широкие лыжи — не подшуметь бы зверя! Тут были его владения, и, хотя он спал, все вокруг было пронизано ощущением его невидимого и опасного присутствия.

И с этой минуты и до громкого лая Гетмана и Машки, устремившихся к челу берлоги, и до самого выстрела Иван ощущал себя легким, просто невесомым, и странно, что в своей сосредоточенности был он как дом с раскрытыми окнами: ветер в нем пел, кружились в нем снежинки и в ноздри входил острый хвойный запах… И вот ты бесшумно шагаешь, осторожно ступая крепкими ногами в легких унтах. Нет, это только со стороны может показаться, что ты шагаешь, а ты летишь! Ты-то сам знаешь, что обрел крылатость, свободу, могущество, какие бывают только во сне!

И тайга летит тебе навстречу, и нет счету времени, нет предела возможности, нет помехи твоей удаче!

…Иван счастливо засмеялся воспоминанию, тому ощущению своей силы и удачливости, когда он приближался к берлоге. И лесник крикнул ему: «Идет!» — про медведицу. Но он уже сам видел буро-белую гору: это зверь поднялся, неся на себе крышу из сучьев и сухих листьев, запорошенную снегом, и на мгновение — или это показалось? — в прорези ружья Иван заметил желтый глаз, как кусочек светящегося на солнце янтаря.

Он выстрелил и даже не поверил, что медведица завалилась сразу. А то, что по ней стреляли и лесник, и его тесть, так то было позже и не считалось… Потом они на спичках разыграли шкуру и медвежат.

…Почему из большой, полной событиями жизни пришло именно это? Он знал почему. Невозвратно это было: сила, легкость, удачливость! Потому и вспомнилось. Чтобы доконать его… Да еще так ярко и картинно… Будто это была машина времени, а не простая скамейка на бульваре.

Прохожие обтекали ее с двух сторон. Иногда присаживались ненадолго. Дольше всех сидел красивый старик в сером шикарном костюме, без головного убора. Он оперся о набалдашник палки — мудреной какой-то, кажется, в виде собачьей головы — и смотрел перед собой внимательно, словно искал кого-то. А когда поднялся, то почему-то на прощанье поклонился, именно поклонился, а не кивнул, будто знакомому. А они ни одним словом даже не обменялись.

Мало ли чудаков попадается на московских бульварах! Эти бульвары — своя особая страна со своим населением, своими героями и простаками, деятелями и мечтателями. Держава. Какое место в ней занимает он? Ответа не было.

Два школьника лет по одиннадцати-двенадцати жались рядом. Говорили что-то математическое. Один, прилизанный, в берете, выводил прутиком на песке сложную формулу, бормоча:

— Если мы возьмем --">