Леонид Максимович Леонов - Унтиловск

сказать…

— Нет, так нельзя… Виктор Григорьич, воспретите же…

— Ну да, — откликнулся Иона, но не договорил и громко обернулся к супруге. — Чего ты меня щипаешь? Не щипай…

И тут растерянность наша сменилась смехом. Ларион в последний раз брыкнулся под столом, и оттуда послышался сухой лай бусловского Хвака. Выскочив из-за стола со смятенным лицом, Ларион отмахивался носовым платком от наседавшего на него бусловского пуделя. Скандал, набухавший все время вечера, теперь взорвался и грозил разнести в клочья редкозубовское счастье в самом его зарожденье.

— Ага, так! — вскричал Ларион, всем естеством своим выражая гнев. — Ты зазвал меня, чтоб насмехаться, и травишь меня зверями! Он кусает мои больные ноги, а ты молчишь… пьянствуешь и молчишь! Убей собаку, убей! Она закусает меня!.. — В таком крике исходил Пресловутый, третий в России человек, и все мы восхищенно молчали.

Но Илья только пучил глаза на Хвака, потешавшегося ото всей собачьей души; он пучил их, точно собирался вылезти через них наружу…

— Кусай, кусай, Хвак! Кусай хитрого дядю за ноги! — прокричал я, топая ногами от удовольствия.

— Хвак, Хвак!.. — надрывался Буслов. — Ведь у тебя даже и зубов нету!

— Пыпаш… а ты его ногой. Полосни его, пыпаш, ногой! — шипела старшая Агния, наливаясь как бы лиловой жидкостью; младшая же стояла с опущенной головой, и руки ее заметно дрожали.

— Хорошо же, — сказал Ларион, едва надоело Хваку стращать Пресловутого. — Я не желаю родниться с таким… Я ухожу. Кто проводит меня? — И глядел на Буслова, косясь вместе с тем и на Илью.

Но Илья созерцательно уставился в собственное отражение в самоваре.

— Нынче склизко. Я упаду и прошибу себе голову, — вторично намекнул Ларион, держась уже за скобку двери.

— Нет, сегодня снежку подвалило, — и, отведя занавеску, показал на падавший в темноте снег. — Идти будет мягко.

— Дочки проводят, — сказала Радофиникина с набитым ртом.

И опять Илья был молчаливей Лотовой жены, а Ларионовы дочки уже пробирались к дверям.

— Ну, прощайте, надсмешники! — с уничтожающей мягкостью бросил Пресловутый, и враз не стало ни его, ни его приплода.

Илья сорвался с места и полетел в прихожую, едва хлопнула дверь. Выйдя тотчас же вслед за ним, я нашел его как бы в раздумье.

— Все кончено, Паша! — торжественно объявил он мне. — Так отлично началось и так смешно кончилось. Я ведь подавлен, расстроен до мозга костей… — отчаянно вырывалось у него.

— Любовь, милый, любовь. Любовь, миленький, что бес. Она горами двигает! — вспомнилось мне как будто из Священного Писания.

— Какая любовь? Ты с ума сошел! — вздрогнул Илья и дико посмотрел на меня.

Мы сидели за столом в подавленном безмолвии, и Иона, имея вообще немало глупых привычек, раздумчиво ковырял пальцем в носу, причем даже как-то странно изгибался для удобства. Скука продолжалась, а самовар сипел, отходя.

— Бросьте ковырять, батюшка, — впервые заговорил редкозубовский приятель и жарко покраснел. Подбодренный моим взглядом, он продолжил: Ежели все ковырять станут, так что же из этого может получиться!

Смеху, впрочем, не воспоследовало, а стояло прежнее, то есть потрескиванье лампового фитиля да пенье самовара. Последнее, очевидно, и надоумило Виктора Григорьича.

— Сыграй, Илья! — попросил он просто.

Илья, посидев еще с минутку, вдруг щелкнул себя по коленке с видом, свидетельствовавшим о всяческом отречении от прошлого, снял со стены гитару. Одновременно в руках у редкозубовского приятеля различил я предмет, оказавшийся потом губной гармоникой. Илья подстроил два баска и тут смутился.

— Этово… — сказал он, впервые улыбаясь после Ларионова ухода. — С Аполлосом-то я не познакомил вас, эх! — Он кивнул на человека, прилаживавшего к губам губную гармонику. — Его звать Аполлос Осипыч, он на губной играет. Но вы не смотрите, что она маленькая…

— …в ней у меня тыща семьсот один звук сидит! — докончил за Илью этот самый Аполлос, улыбаясь.

Публикация Наталии Леоновой

--">