Исай Давыдов - Девушка моего друга

два дня, ночью, приезжают наши соседи по квартире, а в конце зимы возвращается с Урала Вовка Малков.

Лера еще за две недели говорит мне, что Вовка вот-вот приедет в Москву, и я понимаю, что они продолжают переписываться. «С чего бы это? — снова думаю я. — Неужели они влюблены?»

Раньше эта мысль как-то просто не приходила мне в голову. Теперь же, когда у нас в школе рабочей молодежи все влюбляются друг в друга, я подумал, что, может, и у Леры с Вовкой — то же самое. Но когда это у них началось? Неужели еще до войны? Ведь до войны Вовка учился всего лишь в пятом классе. Правда, он всегда был самым красивым мальчишкой у нас во дворе…

Впрочем, ладно! Какое мне дело…

В первый же вечер, когда у меня в школе нет занятий, Вовка сидит у нас и рассказывает о жизни на Урале.

Вовка по-прежнему очень красивый. У него строгое, мужественное лицо, плотно сжатые губы, умные серые глаза и длинные, зачесанные назад золотистые волосы. Он как раз такой, какими рисуют на плакатах молодых рабочих. В жизни я таких ребят видел очень мало, но на плакатах все молодые рабочие почему-то именно такие, как Вовка.

— Ты что думаешь делать? — спрашиваю я его.

— Айда к нам на завод!

— Я в техникум пойду, — говорит Вовка, лениво потягиваясь. — Я уже полгода проучился. У меня перевод есть.

Техникум, в который поступает Вовка, оказывается возле моего завода. И занятия там тоже начинаются в восемь часов. Поэтому по утрам мы с Вовкой обычно вместе ездим на метро. Изредка, когда Вовка задерживается в техникуме после занятий, мы встречаемся и на обратном пути. Как-то мы возвращаемся вместе с ним домой и встречаем у наших ворот Женьку Сухова. Когда-то, еще до войны, коренастый, с квадратным лицом Женька был командармом «армии», созданной мальчишками в нашем дворе. Я был в этой «армии» комиссаром, а Вовка в нее вступить отказался, и с тех пор Женька Вовку невзлюбил и всегда говорил про него только плохое. В войну Женька не уезжал из Москвы, работал слесарем и поэтому с презрением смотрел на всех, кто возвращался из эвакуации. Сейчас он стоит, прислонившись к стене, перекрестив ноги, и с важным видом курит. Рядом с ним грызет семечки Алик Степанов. Он был в нашей «армии» единственным рядовым, а сейчас работает учеником в той же мастерской, что и Женька. Солидно, как младшему, Женька протягивает мне потемневшую, изъеденную металлом и машинным маслом руку. Я спокойно пожимаю ее своей рукой, которая к этому времени уже тоже изъедена и металлом и машинным маслом. А у Вовки рука белая…

— Вернулись, белоручки, на готовенькое, — сплюнув в сторону, цедит он сквозь зубы.

Вовка бледнеет и грозно надвигается на Женьку.

— Что ты сказал? Повтори!

От неожиданности Женька чуть робеет, но, взглянув на Алика, гордо выпячивает грудь.

— А что слышал. Вернулись, говорю, на готовенькое, трусы чертовы…

Вовка со всей силы бьет Женьку по одной щеке, и в ту же секунду я бью его по другой.

За спиной у Женьки стена. Поэтому он удерживается на ногах.

— Ах, так! — хрипит он. — Двое на одного!.. Алька, сюда!

И он бросается на Вовку.

Мы подрались и разошлись с синяками. Но больше никто из ребят нашего двора не рисковал оскорблять тех, кто вернулся из эвакуации.

2

— А мы, Семка, опять с Вовкой поссорились…

Лера Хмелева сидит около моего письменного стола и старательно складывает гармошкой листок бумаги.

В комнате полумрак — горит лишь настольная лампа.

Холодно. У Леры на плечах зимнее пальто, у меня — ватная стеганка. На окнах по-прежнему синие шторы.

Мы с Лерой вдвоем. Мамы нет дома — уехала к тетке.

Я молча смотрю на черные Лерины кудряшки, на ее полные руки с короткими пальцами, и мне становится жалко ее. Я вижу, что ей по-настоящему тяжело, что она на самом деле любит Вовку. И я хорошо знаю, что Вовка тоже любит ее и тоже сейчас мучается. А вот ссорятся…

— Понимаешь, Семка, — рассказывает Лера, — вчера после репетиции один тип увязался меня провожать.

Я и отказывалась, и гнала его, а он не отстает — и только.

Идет рядом, балагурит, хохочет на всю улицу… Я уж с ним три раза прощалась: на Маяковской, на нашем углу и у ворот. А он попрощается и дальше идет. В подъезд забрался, стоит и не выпускает мою руку. Здо ровый — я перед ним цыпленок. А тут Вовка с улицы входит. Мне так неудобно стало — ты себе не представляешь. Сразу к нему: «Вова! Вова!» А он только меня глазами проколол — и бегом по лестнице. Не --">