Вячеслав Викторович Сукачев - Когда играли Баха

милай, — вдруг всполошилась старушка. — Такое дело, а мы у порога топчемся. Проходи, проходи, голубчик, там и поговорим.

— Я, собственно, на минуту, — на всякий случай сказал Федя. — Где голосовать знаете?

— Еще бы не знать, милай, чай не впервой. А ты вот тут присядь, а то и на диван можешь, где тебе удобнее. Сейчас чаю попьем...

— Ну что вы! — вскочил было севший Федя. — У меня двадцать квартир, если я в каждой буду чай пить, то...

— В каждой не в каждой, — перебила старушка, — а у меня попьешь.

Делать было нечего, и Федя обратным порядком поместился в кресло, тоскливо сжав в руках список избирателей.

— И че вы ноне такие, — хлопотала старушка у стола,— куда торопитесь? Век хоть и большой, а жись короткая, так чего же шпынять-то ее, торопить, она и сама не застаивается.

— Вы Прасковья Ильинична Богомолова? — заглянув в список, спросил Федя.

— Она самая и есть, — согласно кивнула старушка.

— Тысяча девятьсот четырнадцатого года рождения?

— Верно.

— Так... Еще записан тут Григорий Федотович Богомолов и Валентина Григорьевна Ивушкина, тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения.

— Григорий Федотович помер, милай, этой зимой приказал долго жить, — суховато сообщила Прасковья Ильинична,— а Валентина Григорьевна Ивушкина — наша дочка — у нас больше не живет, уехала с новым мужем на Север строить там чего-то. Со мной теперь внучка Инночка проживает. Школьница, шешнадцать годков всего сполнилось. Голосуют-то с восемнадцати или по-новому теперь?

— Нет, так и голосуют с восемнадцати.

— А я вот помню, как мы еще при Иосифе Виссарионовиче Сталине голосовали, — вздохнула Прасковья Ильинична, — с покойником Григорием Федотовичем. В деревне мы тогда жили. Ну да, еще в деревне... Праздник-то ведь это какой был! Вставали среди ночи, чтобы первыми проголосовать. А потом песни, пляски, кто на лошадях скачет, кто...

— Может быть, вам урну домой принести? — вежливо догадался Федя.

— Это еще зачем? Я, милай, пока еще ходить в силах. — Прасковья Ильинична неожиданно обиделась. — Ты меня раньше времени с ног-то не вали. Я еще скока годков побегать собираюсь, а ты мне голосовать дома...

В это время хлопнула входная дверь, что-то там, в прихожей, упало, и в комнату заглянула молоденькая девушка.

— Ой, бабуська, ты не одна? — удивленно уставилась она на Федю Землянского.

— Как же, буду я тут одна рассиживаться, — радостно улыбнулась Прасковья Ильинична. — Давай с нами чай пить.

— Сейчас, бабуська. Я только переоденусь.

— Инночка, — гордо сообщила Прасковья Ильинична.— В школе на круглые пятерки учится. Не в мать пошла, нет, ничего худого о ней не могу сказать. Она и уважительная, и хозяйка хоть куда, одних книжек прочитала — страсть.

— Бабу-уся, — быстро вошла в комнату Инна, — ты опять меня расхваливаешь?

Она села за стол, улыбнулась Феде и неожиданно просто спросила:

— Как вас зовут?

Он ответил и чего-то смутился, поспешно взяв стакан с чаем, принялся громко помешивать ложечкой.

— А вы сахар забыли положить, — заметила Инна и засмеялась.

— Разве? — Федя еще больше смутился и теперь уже решительно не отваживался поднимать глаза на внучку Прасковьи Ильиничны...

Весь вечер он не мог забыть об Инне и еще несколько дней помнил о ней, помнил ее быстрые смешливые глаза, голос ее и пышные волосы вокруг по-детски мягкого лица.

III

Прошло два года. Федор их не заметил. Они просочились, как песок между пальцев на том пляже, где он впервые поцеловал Любочку Никитину. Теперь Федор сидел за столом Лидии Ивановны, вышедшей на пенсию, далеко от окна и той шумной возни, которую затевали во дворе ребятишки. Он сидел, глубоко погрузившись в бумаги, на которых бесконечными столбцами чередовались цифры, перекрученные на арифмометре в проценты и из процентов превращающиеся в рубли чьих-то зарплат, месячных, квартальных и годовых премий. Цифры и проценты, что Федор чувствовал, постепенно затягивали его в свой мистический мир, совершенно не похожий на весь остальной мир, уже временами казалось ему, что вначале была цифра, а потом уже человек. И, может

--">