Николай Евгеньевич Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество

Уходите, я все сказал. — Он схватился за грудь и долго надрывно кашлял. Потом, обессиленный, сел.

Лампа в фонаре чадила, на полу лежал квадратный кусок желтого света. За дверью амбара спало село.

Сергей Иванович медленно собирал бумаги, совал их в портфель дрожащими руками. Как-никак он брата приговаривал к смерти; одна мать родила их, одним молоком кормила их. Он поправил съехавшую на затылок шляпу, сунул трубку в карман, затем снова вынул и попытался раскурить ее, переложил портфель на другой угол стола.

— Тебе лучше было бы застрелиться самому, — сказал он глухо. — Я бы застрелился, я бы не пошел с такими мыслями к врагу. Зачем ты пришел?

Сторожев поднял на него мутный взгляд и удивился тому, что они еще здесь и говорят с ним.

— Ну, что вам надо? — устало и безразлично ответил он. — Я хочу одного — смерти! Понимаете ли вы меня? Смерти! — дико закричал он.

Такого пленника белокурый москвич встречал впервые. Он видел, как иные в трясучем страхе ползали и пытались целовать руки, вымаливая жизнь; как другие равнодушно, усталые и подавленные, становились под пули; третьи просто и искренне раскаивались.

Но этот… этот не похож на них!

«Зверь, — думалось белокурому. — Ясно: зверь и страшный враг. Или, может быть, рехнувшийся человек?»

— Ну, а если вас все же помилуют? — спросил он. — Ведь нам не надо вашей крови, мы не мстим. Если вам дадут право жить, что бы вы стали делать?

«И в самом деле, — подумал Сторожев, — если бы завтра меня выпустили и сказали: иди работай, то что тогда? Как жить?»

Вопрос этот был совсем новым для Сторожева, и ответа на него он найти не мог. Как жить в кругу людей, половина которых ненавидит его, а половина боится и сторонится? Как жить, подавив все надежды сделаться первым из первых, владеть только тем, что есть, забыть слова «моя земля», «мой хутор», «моя власть»?.. Уйти за тысячу верст, скрыться из родных мест? Но ведь и там нащупают его стальные холодные глаза, как у брата, пальцем укажут на него: берегись, он убивал и жег нас!

Сторожев молчал.

Сергей Иванович и белокурый стояли, ожидая ответа.

На колокольне пробило десять часов.

Сергей Иванович вынул из портфеля два листа чистой бумаги, карандаш, очистил фитиль в фонаре.

— Мы уходим. Вот бумага, может быть, напишешь нам или семье. Прощай!

— Не усилить ли охрану? — выходя из амбара, шепнул Сергей Иванович белокурому.

— Ничего, — ответил тот. — Ты же сам говорил: лучше Лешки сторожа для него нет.

3

Скрипнула и хлопнула дверь. Уходили последние люди, которые связывали Петра Ивановича с миром и жизнью. Он вскочил с лавки, но тут же безнадежно махнул рукой.

К чему? Что сказать?

На полу около лавки валялась газета, ее уронил Сергей Иванович. Сторожев машинально поднял потрепанный лист, без интереса читал статьи, заметки, телеграммы.

Только в самом конце, в смеси мелочей потусторонней жизни упоминалось о Махно и Петлюре. Эти два имени, особенно имя Махно, были знакомы Сторожеву.

«Живы еще?» — мелькнула в голове усталая мысль.

И как-то сразу Сторожев забыл обо всем. Он выронил из рук газету и долго сидел, не думая ни о чем.

Глава двадцатая

1

Слух его уловил хрустенье за стеной; он тихо подошел к двери. Хруст стал слышнее — Лешка ел яблоки.

Петр Иванович вспомнил, что жена прислала яблоки ему, — Лешка сказал об этом еще по дороге из дому, а яблоки не отдал.

— Дай яблочка! — сказал он через дверь.

— А откуда они у меня? — резко ответил Лешка.

— Сам же сказал: жена мне прислала.

— Эва, хватился! Ребята почти все съели. Пяток остался, так впереди ночь целая. Тебе спать можно, а мне тебя караулить. Спать-то охота, а тут буду хоть яблоки грызть.

— Дай парочку, — попросил Сторожев.

— Парочку дам, — Лешка отпер дверь. — Ну, ешь напоследок, прощайся с яблоней.

Сторожев гневно, с силой хлопнул дверью и выругался. Лешка снова запер дверь.

Вспышка гнева облегчила тяжесть, давившую сердце, и освободила думы Сторожева от безразличия.

— Дай яблоки! — громко крикнул он. — Мои ведь, сволочь!

— Ты не шуми! Твои… Твоих теперь семь часов осталось. Ты бы лучше помолился, чем орать-то.

Лешка снова принялся резать ножом яблоки на ломтики, и снова захрустели на его зубах сочные анисы.

Семь часов… Стало быть, на рассвете его расстреляют. Через семь часов --">