Фёкла Васильевна Навозова - Над Кубанью зори полыхают

Керосиновая лампа под жестяным абажуром закачалась у потолка. Увидев студентов, Мишка присвистнул и крикнул писарю:

— Волчки пришли, Иван Иванович! Куда их?

Писарь недовольный тем, что его оторвали от дела, вышел в коридор, неприязненно взглянул на студентов, взял у них путевые листы и, подумав, произнёс:

— Ну что же, переночуйте в дежурной. А ты, — обратился он к Мишке, — принеси соломы и постели волчкам на полу.

Мишка принёс охапку, расстелил. А сам снова уселся на пол. Беспрестанно шмыгая веснушчатым, облупленным на ветру носом, он уставился на студентов любопытными серыми глазами. Один из них, тот, что провалился на мосту, сразу же упал на солому, с трудом дышал и натужно кашлял.

Ночью Мишку разбудил непонятный шум. Маленький студент вырывался из рук товарища, что‑то хрипло выкрикивал в бреду.

— Фельдшера, парень, надо!

— Хвершала? — переспросил Мишка. — Позвать, что ли?

— Сбегай побыстрее!

Мишка выбежал в холодную ветреную ночь.

Через полчаса ввалился в комнату Мишка, за ним — рослый молодой человек в шинели и выцветшей студенческой фуражке. Он протёр очки, склонился над больным.

А другой студент, взглянув в лицо фельдшера, сначала отшатнулся, потом вскрикнул, не в силах сдержать удивления:

— Иван!

— Кутасов! — развёл руки фельдшер. — Неужели ты? Откуда?

Они расцеловались.

— Значит, по волчьему билету прогон через Кубанские степи, и в такую погоду? — спросил фельдшер. — Значит, все‑таки пустили в пеший поход. И давно?

— Скоро два года.

— Два года без пристанища!.. А я вот эскулапом заделался. Врачую, как недоучка. Деваться некуда.

Он снова склонился над больным.

— Всего вероятнее воспаление лёгких. Что делать будем?

— Не знаю… Это наш последний перегон до Армавира… Последний! — И уже не сдерживаясь больше, Кутасов упал на солому и зарыдал.

Фельдшер обнял его за плечи.

— Да, трудностей в нашей жизни много. Но разве они могут сломить нашу волю? Россия клокочет, как пробуждающийся вулкан. Пятый год дал в наши руки опыт, выбросив вулканические бомбы предвестников великого извержения. Поверь, мой друг, выброшенная лава ещё не остыла.

Оглянувшись, говоривший увидел, что Мишка Рябцев, приоткрыв рот, внимательно его слушает. Тогда он скороговоркой закончил:

— Еще в 1875 готу раскалённая лава Везувия неслась со скоростью 35 вёрст в час. Но до сих пор, если в корку лавы воткнуть железный прут, он накаляется мгновенно.

— Ишь ты! — удивился Мишка. — Значит, и у нас тоже извержение было?

— Было, было…

На другой день Кутасов один ушёл по дороге на Армавир. Больного товарища удалось устроить в хате бедного казака. А через неделю по специальному разрешению армавирских властей Кутасов вернулся в Ново-Троицкую, чтобы проводить умершего товарища в последний путь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Станица Ново–Троицкая растянулась почти на десяток вёрст вдоль тихой речушки Егорлык. Степные балки — Козюлина, Дылева, Залесинки делят её на несколько районов.

В последние годы в Ново–Троицкой поселилось много иногородних — людей, приехавших с Украины, из губерний Центральной России. Живут они обособленно. Заселили неподалёку от центра станицы выжженный солнцем бросовый косогор. Поселок иногородних презрительно зовётся Хамселовкой.

Тесно жилось здесь людям. Не было в Хамселовке ни садов, ни огородов. Как говорится, хата на хате. А кругом немало пустырей. Но и на эти заброшенные участки иногородние не имели права. Станичное правление ревниво оберегало казачьи земли.

В Хамселовке жили чеботари и бондари, полстовалы и плотники. Отсюда богачи–кулаки нанимали сезонных работников и батраков. Отсюда же по утрам выходили обвешанные сумками слепые, калеки, немощные старики и малые дети просить под окнами у казаков милостыню на пропитание.

Но даже в нищей Хамселовке не было, пожалуй, никого беднее Малышевых, всем своим многочисленным семейством ютившихся в перекосившейся подслеповатой мазанке.

Сегодня Пашка Малышев проснулся сердитым. Натягивая на ноги старые сапоги, он ворчал на деда:

— Надоел ты мне со своими кусками хуже горькой редьки. Вот возьму и не пойду побираться!

— Я тебе не пойду! Ишь ты какой! А жрать‑то што будешь? Какой богач выискался! — грозил ему слепой дед, надевая на плечо ремень старой лиры. — Ты вот ныне сумку побольше возьми. На Козюлину балку завернём. Давно там не --">