Дмитрий Ильич Петров-Бирюк - История моей юности

мать была уже мертва.

Около нас, детей, стоит сгорбленный отец и печально смотрит на покойницу. По щекам его обильно текут слезы, и он их не стыдится и не отирает. Мне жалко отца, хочется к нему приласкаться, утешить, но я стыжусь это делать при посторонних. Я впервые вижу отца плачущим, и мне это кажется странным: разве взрослые могут плакать?

В горницу набивается множество старух в черных платках и платьях, и нас, детей, уводят.

Я весь холодею от мысли, что теперь у меня нет матери. Я убегаю на сеновал, забираюсь на сено и даю полную волю слезам.

— Милая моя мамочка, — тоскливо причитаю я, — кто же нам теперь будет печь блинчики и пирожочки?..

Я плакал долго, пока не заснул.

Днем в доме было не до меня. Но когда наступил вечер, наши всполошились. Многочисленные родственники бросились разыскивать меня по огородам и садам, заглядывая во все уголки, даже в колодезь и собачью конуру.

— Сашенька!.. Саша!.. — разносились их встревоженные голоса в вечерней тишине. Где ты?.. Откликнись!.. Ау!..

Я проснулся в кромешной темноте и от страха снова заплакал.

Похороны

На следующий день меня разбудили рано. Оленьку одевала старшая сестра Маша, гимназистка Урюпинской гимназии, приехавшая на несколько дней домой. Была она в бордовом гимназическом платье с белым кружевным воротничком и черном фартуке. Глаза у нее воспалены, веки распухли и покраснели.

Оленька стояла в белой рубашонке на кровати и, сладко потягиваясь, зевала, капризничала.

— Не хочу одеваться! — отмахивалась она от Маши. — Не хочу!

— Олечка, — уговаривала ее Маша, — надо одеваться… Надо, миленькая… Надо!.. Будем хоронить мамочку… — Она не могла договорить, из глаз ее хлынули слезы.

Из горницы доносился бубнящий голос Христофоры, читавшей псалтырь. Быстро одевшись, я со страхом и любопытством заглянул в горницу. Мать теперь лежала уже в гробу, обитом черным крепом и серебряными галунами.

Отец в той же позе, сгорбленный и печальный, стоял у гроба и смотрел на бледно-восковое лицо матери. Он всю ночь не спал, не отходил от покойницы.

Несмотря на раннее утро, в горнице было полно старух. Я разозлился на них. «Вот ведь, — думал я с негодованием, — сколько их здесь собралось, старых, и не умирают. А моя мама, такая молодая, умерла…»

Явился духовный притч: старенький, весь белый, словно обсыпанный мукой, священник, отец Николай; могучего телосложения, рыжий, волосатый дьякон, отец Василий; маленький дьячок в чесучовом пиджаке, Михаил Евграфьевич Васин, и церковный хор во главе с нашим знаменитым станичным басом портным Лукониным, прозванным за свой огромный рост Полторахохла.

Дом наш наполнился запахом ладана. Священник дребезжащим голоском что-то запел. Хор стройно подхватил: «Со святыми упокой…»

Послышались плач, заунывные причитания старух. Дюжие казаки подхватили гроб на полотенцах и понесли из дома. На дворе и на улице стояла огромная толпа. Вся наша семья — отец, Маша и я — шла за гробом. Отец вел меня за руку. Олю несла наша соседка, старушка Мартыновна, помогавшая матери по хозяйству. Оля, по-видимому, до сих пор еще плохо соображала, что делалось вокруг, поэтому она с изумлением оглядывалась, готовая вот-вот заплакать.

Стоял солнечный, жаркий день. С колокольни падал погребальный звон колоколов. Похоронная процессия растянулась почти на всю улицу. На перекрестках гроб ставили на табуреты, и духовенство служило панихиды. Потом снова все двигалось вперед, и гроб покачивался над толпой.

Кладбище было за рекой, верстах в трех от станицы. Все оно утопало в густых зарослях сирени. Прошлый год я ходил туда с мамой в поминальное воскресенье. Там тогда было много народу, все клали на могилки крашеные яички. Было весело и хорошо…

Отец подвел меня к свежевырытой могиле, я заглянул в нее, и мне стало страшно. До чего ж она была глубокая! На мгновение представилось: а вдруг я туда упаду? Я попытался вырвать у отца руку, но он держал меня крепко.

Хор продолжал петь: «Со святыми упокой…» Старый священник помахивал кадилом. Сладкий запах ладана щекотал ноздри… Казаки подтащили гроб с телом матери к могиле и стали осторожно на веревках опускать его в яму. Отец вздрогнул всем телом, покачнулся, будто намереваясь последовать за гробом. Я испуганно вскрикнул и, вырвав все-таки руку, отбежал в сторону. Рыдающего отца подхватили под руки какие-то женщины. Комья земли --">