Валентин Иванович Селиванов - Свадебные колокола

гитары, и дрожали и звенели под зимним солнцем, как август в степи.

По тонкому проводу бежал Веня. Ему нужно было спешить. И он торопился, торопился скорее добежать до опоры.

Внизу под его ногами чернела молчаливая осенняя тайга, словно подстриженная под гребёнку, неподвижно стоял одинокий трактор, и с закинутыми вверх головами замерли у костра верхолазы, у которых захватило дух — и в цирке ведь срываются с проволоки люди.

Синеглазый Филин, худой, горбоносый, смуглый, в кожаном коротком реглане, следил за секундной стрелкой часов. Часы «Вымпел», лёгкие, тонкие как пятак, купленные в отпуск в столице, принадлежали ему.

Филин сморщился. Ещё бы! Эти часы — последний писк моды. Он купил их с рук, выложив пятьдесят целковых, и расставаться с ними обидно и жалко. А расставаться, верно, придётся.

А Веня спешил. Он чувствовал, как под его ногами пружинил знакомый провод. Левой рукой он скользил по соседнему проводу, и она нагрелась от трения, а правой, отброшенной в сторону, поддерживал равновесие. Получалось довольно ловко, и Веня улыбался. Почему бы ему не улыбаться? Он репетировал это чудо ровно месяц. Тридцать дней. А сегодня тридцать первый. Сначала он пробовал бегать с монтажным поясом, а потом и без него. Но об этом никто не знал. Зачем? По утрам, когда занимался тяжёлый на подъём осенний рассвет, Веня поднимался на провод и бегал, бегал, бегал. Человек ведь всё может. Нужно только очень хотеть.

С земли, от прыгающего на ветру костра видно, как Веня едва не сорвался. Чуть-чуть… Кое-кто из монтажников вздрогнул. Лёша Ловский, здоровенный детина в чёрном бушлате, с медной, как у индейца, кожей, с раскосыми глазами и длинными руками, в которых можно было спрятать по арбузу, носивший кличку папа Чингис, несдержанно выругался:

— Жеребёнок! Газует на первой скорости! — Голос у него был низкий и грубый.

Боря Зарян, маленький и лысый астроном-любитель, спокойно поправил:

— Электрифицированный жеребёнок.

Зарян работал шофёром и по совместительству монтёром. Но совместительство это было добровольное, как и вступление в кассу взаимопомощи. Хорошее и славное это слово — добровольный. Иной раз за этим словом стоит весь человек. Добровольное дело не всякому доверят, да и не всякий на это согласится. А вот Боре Заряну доверили, и он согласился быть монтёром на общественных началах.

А Веня всё бежал. Бежал изо всех сил, что было духу, и всё равно улыбался.

Я должен выиграть этот спор. Три минуты — это не так уж и мало, думал Веня. Я успею. Я не люблю проигрывать. Филин знает об этом. А ещё я не люблю носить полосатых пижам. В пижаме мужчина мало похож на мужчину. Я куплю такую пижаму в Иркутске и подарю её на праздник Филину.

К костру подъехал помятый «козлик». Казалось, что машина прошла огни, воды, медные трубы и ещё сто тысяч без капитального ремонта. В сорок первой колонне работали хозяйственные люди.

Из машины устало выбрался белоресницый усатый мужчина, начальник колонны Гуревич. Он тоже задрал голову вверх, спрятав руки в карманы расстёгнутого полушубка. Из-под полушубка виднелся синий свитер. У Гуревича были тонкие чёрные усы, зелёные глаза и полушубок на рыжей, почти красной овчине. Он был похож на альбом с цветными марками.

Но пожаловал Гуревич к шапочному разбору.

Веня уже добежал до опоры. Он поднялся на ней во весь рост на фоне спокойного пасмурного неба и, размахивая руками, пронзительно засвистел.

— Ну? — повернулся к Филину папа Чингис.

— Ровно три минуты, — горько сказал горбоносый Валерка Филин и опустил руку с часами. На его лице появился отпечаток тоски и грусти.

Папа Чингис улыбнулся и ответил:

— Плакали твои часики, Филин. — Улыбка у него была добрая и сочувствующая.

Но победителей судят.

Когда Веня, потный, сияющий и довольный (таким довольным обязательно будет Брумель, когда возьмёт высоту в три метра), спустился с опоры и подошёл к костру, начальник колонны Гуревич сказал сердито:

— В цирк можешь ехать хоть завтра. Понял?

Лучше всего было молчать. Когда человек тонет, ему бросают спасательный круг, а когда человека ругают, спасательный круг для него — молчание. Веня знал об этом не хуже других. Он ничего не сказал Гуревичу, а хотел сказать очень многое. Веня только посмотрел на его тонкие, чисто выбритые усы и виновато опустил голову.

— Кто разрешил подниматься на высоту без пояса? Канатоходец нашёлся. Сегодня получишь по --">