Елизар Мальцев (Юрьевич) - Войди в каждый дом (книга 1)

колосья раздвигая, Прийти сюда вечернею порой...

В соседнем темном доме заплакал ребенок, умоляюще, измученно просила женщина: «Ну перестань, миленький! Что с тобой?.. Не плачь, ну не плачь, кровипочка моя!» Заунывно, как в пустую бутылку, посвистывал ветер; шумели кусты в овраге, куда теперь, казалось, стекала вся гущина непроглядной тьмы, шумела за огородами река; щемила сердце все дальше уносимая радостными подголосками песня...

Корней снова скрутил цигарку, затянулся до слез, до надсадного, с хрипотцой кашля, и с первым глубоким выдохом будто отлегло что-то от души. Он курил и с грустью думал, что жизнь его вроде прошла зря, если после стольких мытарств он стоит как потерянный на бездорожье, никому не нужный, как вот этот бесприютный, брошенный всеми дом...   

Он не заметил, как подошла к крыльцу дочь, и вздрогнул, услышав ее встревоженный зов: - Тятя? Ты?

Она щелкнула кнопкой электрического фонарика, резкий свет ударил Корнею в лицо, и он сердито крикнул:

—  Убери свою мигалку!

—   Ты что ж это, тятя? — прерывисто дыша, проговорила Ксения.— Я уж не знала, что и думать!.. С ума можно сойти... Как маленький, честное слово!

Корней ничего не ответил — сидел, все так же сгорбившись, сжав губами цигарку; короткими вспышками она изредка освещала его черную с проседью бороду, сдвинутые к переносью густые брови.

«Ну и характер! — вся кипя от возмущения, думала Ксения. — Или под старость все становятся такими вот упрямыми и невыносимыми?»

Ее так и подмывало высказать отцу всю обиду, вполне естественную для человека, которого неизвестно ради чего заставили дико переволноваться и пройти десять километров по вязкой грязи, но, уловив при очередной затяжке его угрюмый, полный затравленной тоски взгляд, она спохватилась. Уж не слишком ли поспешно она осудила сумасбродную выходку отца? Ведь не по прихоти и старческому своеволию он вдруг сорвался и убежал на этот полынный, бурьянистый клочок земли?

Мгновенная досада сменилась в ней чувством раскаяния и нежности. Она присела рядом с отцом на ступеньку и коснулась ладонью его теплой шершавой руки.

—   Напугал ты меня, тятя... До сих пор во мне все дрожит!.. Ну как ты?

—   Запахни пальто-то,— хмуро бросил отец.— Застудишься...

—   Был в доме? — послушно застегиваясь, спросила Ксения.— Можно в нем жить?

—  Это ты куда гнешь? — раздраженно отозвался отец.— У меня пока что голова на плечах, а не шалаш без крыши!..

—   С чего ты взял? Я просто так сказала,— смущаясь тем, что отец легко разгадал ее намерение, тихо и примирительно заговорила она.— Ну ответь мне по совести: почему ты цепляешься за город? Была бы там хорошая квартира, я понимаю, а то ведь крохотная комнатушка в общежитии! Была бы, наконец, работа, которую жалко оставить! Сколько ты получаешь за свое дежурство в проходной?

—   Сколько ни получаю — все мои,— нехотя цедил сквозь зубы Корней.— Ежели все на деньги мерить, то, может, и жить не стоит...

- Напрасно ты мне глаза отводишь. Вас же там четверо! Волей-неволей приходится считать. Или, может быть, Ромка с Никодимом начали кое-что подбрасывать?

—   Дождешься от них, держи карман шире,— буркнул отец.— Да и не нуждаюсь я в их подачках. Сами бы себя прокормили, и то ладно!

Ксения уважала отца за то, с каким достоинством он вел себя, стремясь быть независимым даже от собственных детей, но сейчас его упрямство казалось ей никчемным.

— Если бы вы жили вместе, все было бы иначе! И дело тут для каждого нашлось бы по душе, и вообще... о чем говорить! Здесь скоро все переменится, вот увидишь! А те, кто раньше уехал, побегут обратно в деревню!

—   Может, и побегут, если разуются да пятки крапивой нахлещут! — Корней хмыкнул.

—   Вот попробуй убеди тебя! — Ее подавляла, выводила из себя глумливая недоверчивость отца.— Можно подумать, что ты не слышал и про сентябрьский Пленум! Я за этот месяц побывала во многих колхозах, люди прямо не нарадуются!.. Ожили будто... А ты по-прежнему на все смотришь сквозь свою обиду. Ну, плохо было здесь, тяжело... Никто тебя не осуждает, что ты уехал. Но теперь-то ведь все будет по-другому!

—   Вывернули все наизнанку — это верно,— с тихой раздумчивостью проговорил Корней.— Да написать все можно... А посулами меня все годы кормят, я ими давнспо горло сытый!..

—   Но кто и когда тебе говорил всю правду, как вот сейчас? Кто? — все более горячась, выпытывала Ксения, уже стоя перед отцом, запальчиво --">