Алексей Петрович Бондин - Матвей Коренистов

вернуться поскорей и уладить семейный раздор, но он шел вперед. Подошел к железному мосту, перекинутому через реку, где кончался его участок, и, увидев Мокеича — мостового сторожа, сгорбленного, с трубкой в зубах, быстро повернулся и зашагал обратно.

Уже смеркалось, когда он подходил к будке. Она тонула в сумерках. На угор выбежала лохматая серая собака Шарик. Помахивая пушистым хвостом, Шарик приветливо залаял, увидев хозяина.

— Где Степанида? — спросил Коренистов жену, когда вошел в будку.

— Ушла.

— Ушла?.. — сдвинув брови, переспросил Матвей.

— Я тебе говорю, что ушла; забрала свое барахлишко и ушла.

Коренистов рыкнул и, сев за стол, мрачно сказал:

— Ужинать давай.

Ел молча, в каком-то раздумье и, вылезая из-за стола, глухо проговорил:

— Ну что ж? Ладно. Я кланяться не намерен.

Недели две Коренистов тосковал, но о дочери не спрашивал. Он ходил мрачный и молчаливый.

Если жена или Клавдия начинали с ним разговор, он сердито их обрывал:

— Отвяжитесь!

Стешу он не видел с тех пор. Потом, через несколько месяцев, он узнал, что она работает в депо чистильщицей паровозов.

Он ждал, что вот отворится дверь и войдет Стеша. Но она не приходила. В конце концов, Матвей решительно сказал:

— Не идет, не надо. Уж я не пойду и не поклонюсь.

III

Был конец ноября. Поздно вечером Матвей, согнувшись, молчаливо сидел у верстака, подшивая сапог. Тускло горела, потрескивая, керосиновая семилинейная лампочка. Слышно было, что к Узловой шел поезд по выемке. Матвей привычным ухом ловил нарастающий грохот состава. Паровоз, бросая в ночь тяжелые вздохи стальной груди: «ох-ох-ох-ох»,— приближался к будке. Возле самой будки паровоз свистнул, и ночь дрогнула, шевельнулась отблеском в черном окне. Коренистов приподнял голову и проворчал:

— Э-э, прорва-то тебя взяла!

За перегородкой, в маленькой кухоньке, шептались жена с дочерью.

Коренистов, углубленный в работу, сначала не слышал их. Но потом шопот стал надоедать ему. Он спросил:

— Чего хоть вы там шушукаетесь?

— Погоди, отец, не мешай,— отозвалась Мария Петровна, выглядывая из-за ситцевой занавески.

Коренистов взглянул на жену поверх очков, приподняв брови, спросил:

— Чего это у тебя глаза-то какие?

— Какие?

— Да масляные, как рублевку ты нашла.

— Погоди ужо, потом скажу, отец.

Коренистов смолк. А за перегородкой снова зашептались.

Когда улеглись спать, Мария Петровна долго вздыхала, возилась, потом тихим топотом спросила:

— Отец, ты -спишь?

— Некогда еще уснуть-то.

— Знаешь, чего я тебе скажу?.. Клавдейку-то у нас сватают.

— Ну?

— Ну, сватают, говорю я.

— Слышу... Кто хоть?

— А вот угадай-ка, не угадать...

— А ну тебя с твоими загадками, говори, я спать хочу.

— Успеешь... Дело-то, подь-ка, не шуточное, сурьезное, жених-то, как снег на голову, свалился.

— Какой?

— Дорожного мастера Никона Ефремыча Шкабары сын.

— Который?

— Старший, Степан. Он теперь артельным, говорят, старостой... Вот бы благословил их господь. И тебе бы лучше, отец, было.

— А тебе?

— Да я что, мне-то ведь все равно, а тебя бы Никон-то Ефремыч на какую-нибудь бы другую должность определил.

— Это почему?

— Ну, уж породнились бы, так неужто он для свата не устроил бы?

— Дура ты, Марья.

— С чего это ты?

— Так говорю, дура ты, вот и все. Не мели.

— А что я, худа-то не желаю.

— Замолчи, сроду я милости ни от кого не ждал и не хочу ее получать. Сам я своим трудом заслужу. Не укоренное.

— Заслужишь?!

— Замолчи, щеколда. Я спать хочу.

— Значит, ты не упорствуешь?

— Отвяжись.

— Не отвяжись, а раз находится хороший жених, пристроить надо девку.

— Ну и пристраивай девку, только не меня.— Матвей повернулся к жене спиной и замолчал.

Начались хлопотливые приготовления к свадьбе. Ждали «мясоеда» — в пост в церкви не венчали. Однажды Мария Петровна сообщила:

— Отец, я Степаниду видела.

— Ну, чего она?

— Да ничего... Только ей жених Клавдейкин не глянется.

— Ну, мало что. На вкус, на цвет товарищей нет.

В этот день Матвей повеселел. Он был разговорчивый, словоохотливый.

Стеша пришла недели через три после этого разговора... Коренистов чинил валенки. Он встретил ее хотя и строгим взглядом, но ласково.

— Ну что, гордячка, все-таки пришла? Ну, рассказывай, как живешь?

— Живу ничего, ожидаю лучшего,— улыбаясь, сказала --">