Борис Степанович Романов - Капитанские повести

вылетавшую из-под ветроотбойника. На его круглом широком лице как-то чуждо, как паутина, висело выражение удивления и подавленности.

4

— И впрямь утро! Где американец? — из иллюминатора радиорубки весело выглянула седая голова радиста Василия Николаевича.

Он вкусно причмокивал своим дежурным, как он говорил, сухарем. Сухари и бутерброды у Василия Николаевича, когда он бодрствовал, меняли друг друга с неукоснительностью судовой дежурной службы. Плотно поешь — наушники лучше держатся.

— Новенького ничего нет? — поинтересовался старпом.

— Есть. Бывшие союзнички и вторую нашу волну прицельно глушить стали. Вот так и живем!

— А Москва как?

— Широковещательные каналы все забиты. С радиоцентром связался, диспетчерскую сводку передал.

— Как же помполит политинформацию делать будет?

— Я бы ему посоветовал «Голос Америки» слушать да Тирану. Может, там чего дельного наловит.

— У них наловишь, там такая уха…

— Ну, так он на то и помполит, чтоб ее расхлебывать. Кстати, Александр Кирсанович, пусть повариха к обеду холодненькой ушицы сделает, а?

— К обеду не успеет, а к ужину можно.

— Ну хоть на ужин. Пусть ее в холодильничек поставит…

Радист, сглотнув слюну, исчез в глубине радиорубки.

— У, какой эсэсовец стоит! — неожиданно сказал Костя Жмуров. Он привалился к фальшборту, оттягивая большими пальцами карманы ковбойки. — Почему у них на кораблях серые фуражки носят?

— У них и полиция тоже есть.

На мостике сторожевика стоял высокий американец в серой фуражке с высокой тульей и длинным козырьком. По палубе бака мерно расхаживал другой — коротенький и толстый, в белом округлом шлеме, белом поясе, белых перчатках и с белой дубинкой, прицепленной ремешком к запястью.

— Плотный головастик, — сказал Костя.

Старпом прищурился:

— Видишь как у них: чуть что, дубинкой по голове, кандалы на руки — и в карцер. И весь разговор! Не то что у нас: воспитывай вас, воспитывай, а, комсорг?

Костя шутки не поддержал:

— Не для того у нас «Потемкин» был, чтоб полицаи по палубе разгуливали!

— Это ты верно сказал. Им еще дозреть нужно. Далеко им до нас, понимаешь? Трудно им.

На сторожевике положили руль лево на борт, и, кренясь к горизонту маленькой ушатой дальномерной рубкой, словно наклоняя голову в манерном поклоне, сторожевик покатился на обратный курс.

— Вот и поздоровались! — Старпом проследил, как американец закончил маневр. Тот опять развернулся и уткнул острый нос с низкими ноздрями якорных клюзов в пенистую кильватерную струю «Балхаша». Старпом проверил расстояние до него по вертикальному углу, замерив секстаном высоту мачт сторожевика: — Опять полмили. Американская точность, — и отправился в штурманскую рубку занести в судовой журнал все происшедшие события.

…Если бы до семнадцатого года революционеры вели дневники и записывали в них все взгляды шпиков и досмотры жандармов, получилось бы интересное описание того, через какую цепкую многорядную мелкоячеистую сеть внешнего наблюдения приходилось проносить революцию.

С тех пор, как красный флаг вышел на просторы Мирового океана, такие записи велись в судовых журналах советских судов.

На одном «Балхаше» за два недолгих года его плаваний уже, казалось, начинали блестеть борта и палубы, отшлифованные шершавыми взглядами с моря и с неба.

В дверях штурманской рубки старпом столкнулся с капитаном.

— Доброе утро! Как дела?

— Здравствуйте, Петр Сергеевич! Все в порядке. Горизонт чист. В начале вахты низко пролетал самолет, многомоторный. С американцем здоровались. Новостей никаких.

— Звучит.

И капитан вышел на мостик. Русый его чуб прилипал ко лбу, ноги напробоску были сунуты в замысловатые летние туфли. Легкая полотняная рубашка, опадая с бугроватых капитанских плеч, просвечивала, как нейлон. Капитан качал губами сигаретку и задумчиво стучал широкими обгрызанными ногтями по блестящей зажигалке в виде пистолета.

Это было единственное огнестрельное оружие на танкере, если не считать ракетницы и аварийно-спасательного линемета…

5

Осмотрев горизонт, капитан вернулся в штурманскую рубку.

Старпом тряс авторучку.

— Вот черт, опять чернила высохли. Ну и жара.

— Спустись, Кирсаныч, в каюту, набери новых. Я тут побуду.

--">