Ирина Александровна Велембовская - По следам любви

военрук. — Я все-таки по званию майор. А это пацанье обнаглело совсем. Например, подаешь команду: «Направо, шагом марш!..» Все двадцать паразитов поворачивают и чешут налево. Что они, право-лево не различают, когда их женить пора? Хулиганство!

— Ребята еще…

— Ребята! В шестнадцать лет уже на скамью подсудимых содют!

Военрук, видимо, счел разговор законченным, хотя так и не сказал Мишукову, в чем же конкретно провинился его сын. Он потянулся, чтобы снять с крючка бурую офицерскую шинель. Под этой шинелью висела потертая полевая сумка с узеньким ремешком, завязанным в узелок.

Эта сумка да, конечно, и шинель положили конец догадкам Мишукова. Он вдруг вспомнил все отчетливо и хорошо, словно это случилось на прошлой неделе.

Мишуков был человеком отнюдь не робким. Он даже любил пошуметь, поспорить при случае, покричать, беззлобно разыграть кого-нибудь. Но тут, в эту минуту, он как бы ощутил сильную оторопь. Вроде как в сумерках на кладбище: знаешь, что бояться нечего, а все равно зубы начинают стучать.

— Слушайте, я ведь вас знаю, — вдруг сказал Мишуков. — Ну-ка, постойте минутку!..

Военрук остановился, скрипнув высокими сапогами. Веки его поднялись, и зеленые зрачки взяли Мишукова на прицел. Потом он нахмурился, видимо досадуя на себя за то, что не может вспомнить, откуда его Мишуков знает.

— Так что, может, на фронте встречались? — спросил он осторожно.

— Нет, не на фронте, — резко сказал Мишуков.

…Случайность — вещь редкая. Но они, эти случайности, все-таки происходят. В этом Мишуков сейчас убедился, встретив того, кого никогда не рассчитывал встретить, и там, где меньше всего рассчитывал найти.

2

До войны это был хороший, хотя и небольшой, городок. В нем было очень много густых садов и зеленых заборов. Небольшой заводик «Металлист», прядильная фабрика и совсем молоденький пединститут. Перед белым вокзальным зданием, на мощеной площади, стоял памятник Ленину. Привалившись к его деревянной ограде, словно ища защиты, ночевали в теплые ночи пассажиры-транзитники: вокзал на ночь запирался.

По городку, звеня, ходил одновагонный трамвай. Начинал он свой забег в поле, где с одной стороны было кладбище с множеством крестов, а с другой — высились чугунные ворота завода «Металлист». Трамвай шел пустошью, поросшей мелкой пахучей ромашкой, выбегал на Московскую улицу, по обеим сторонам которой росли трехобхватные дубы и вязы, почти не пускавшие солнца в окна исполкома и больницы. Но ничья, даже самая ретивая рука не поднималась, чтобы их порубить: деревья эти были ровесниками войны с Наполеоном.

В тридцать девятом году горком комсомола находился на Полевой улице, самой молодой в городе и самой просторной. Еще недавно здесь было чистое поле, росли желтые лютики и высокий малиновый иван-чай. И потом в летнюю пору в раскрытые окна горкома ветер нес запах клевера-кашки и с гудением залетали сытые мохнатые шмели. Зимою на этом же самом поле давался старт всем молодежным лыжным пробегам, на снегу загорались красные флажки.

Володька Мишуков, секретарь комитета комсомола на «Металлисте», пришел в горком как-то вечером в декабре. Он шел через весь город пешком, не желая подавать дурного примера — висеть на подножке трамвая. Тщательно обил валенки, чтобы не запятнать алую ковровую дорожку, и сразу же сунулся к горячей батарее.

— Сожжешь пиджак, — заметил Володьке Ваня Козодоев, дежурный член бюро. — Уже паленым пахнет. Как у вас со взносами? Сильно должаете?

Володька достал деньги, ведомостичку.

— Перед Новым годом трудно: жмутся. Тем более, что получку до праздника не обещали.

— Взносы уплатить нет, а на выпивку небось найдется, — ворчливо заметил опять Ваня.

— У нас пьющих среди союзных ребят нет, — сказал Володька. — Так что ты, Иван, напрасно в бутылку лезешь.

Володька с Ваней особенно не церемонился: они с ним были школьными дружками. Но Ваня все же предостерегающе поднял брови.

— У меня вот дело… — нерешительно начал Володька, когда Ваня проглядел ведомостичку. — Девчонка у нас одна работает. Помнишь, я тебе про загорание в экспериментальном цехе рассказывал? Это она тогда загасила.

Ваня вспомнил Володькин рассказ о девушке, которая набросила на загоревшуюся упаковочную стружку свое последнее старое пальтишко. Был обеденный перерыв, все пошли в столовую, только девушка эта сидела совсем одна. Но не растерялась, захлестала, затоптала --">