Геннадий Никитович Падерин - Цветы Солдатского поля

далеко за ними полоской низкого берега; в следующее мгновение все заслонилось башнеподобным сооружением из серого бетона, занявшим добрую треть площади.

Водитель сообщил тоном экскурсовода:

— … а здесь разместится музей-панорама Сталинградской битвы. Специально под это дело соорудили. — И сбавил на всякий случай скорость. — Выходить будете, товарищ маршал?

Маршал не ответил. Его внимание не задержалось на будущем музее, обошло стороной — сосредоточилось на мертвом остове пятиэтажного кирпичного здания, зиявшего пустыми глазницами окон на самом краю берегового откоса.

Старинная кладка полуразрушенных стен была иссечена тысячами пуль и осколков, щербины в кирпиче казались политыми кровью; сквозь изуродованные оконные проемы чернели обугленные ребра перекрытий; внизу, среди кирпичного крошева и расщепленных досок, тускло отсвечивало из-под слоя пыли битое стекло.

Когда-то в этих стенах день и ночь хруптели жернова — то была главная кормилица предвоенного Сталинграда; войну она встретила под вывеской: «Мельница № 3 им. К. Н. Грудинина». Вывеску снесло взрывной волной на пятые сутки осады, саму постройку, как ни лютовал враг, снести не удалось — ей выпало стать одной из опорных точек обороны. Одним из бастионов, о которые пообломались клыки отборных частей вермахта.

— Выходить будете, товарищ маршал? — повторил водитель, ставя ногу на тормоз.

Маршал, не отрывая глаз от бывшей мельницы, отрицательно покачал головой.

— На обратном пути, разве что.

Адъютант, тоже поглощенный зрелищем руин, произнес в раздумье:

— Все же умно поступили, что не стали… оставили, как есть.

— Память же! — горячо вступил водитель. — Не стенд в музее — зримая память.

— И памятник, — глухо проговорил маршал; покашлял, добавил еще глуше: — Какие тут ребятушки-братушки полегли!..

Машина миновала израненное здание. Опять ненадолго открылась манящая синь реки со знакомой цепочкой барж, потом водитель круто положил руль влево, через короткое время — вправо, и перед глазами снова замельтешили обвешанные балконами дома, запестрели магазинные витрины.

Сморенная жарой улица убегала-звала к высившемуся впереди Мамаеву кургану. Там, на самом его темени, поросшем травой, стояла босая, простоволосая женщина, и рука ее, вскинутая над головою, сжимала древний русский меч. Она стояла, изваянная в камне, на высоком просторе, на ветру — притягивала к себе взгляд из дальнего далека.

Потеснив адъютанта, маршал придвинулся из-за его плеча к лобовому стеклу, ревниво оглядел через него всю статую: не порушило ли чего безоглядное время? Все в ней, от постамента до уткнувшегося в облако кончика меча, было знакомо еще по наброскам, по эскизам Вучетича; потом, уже в готовом виде, маршал принимал Мать-Родину, как назвал свое создание скульптор, в составе Государственной комиссии. Ее и весь мемориальный комплекс, сооруженный на кургане.

Подъехали к подножию кургана — тому месту, откуда начиналась широкая лестница, ведущая на первый уступ. Адъютант поспешил наружу, проворно распахнул заднюю дверцу, помог выбраться маршалу.

— Не суетись! — выговорил маршал, принимая тем не менее помощь.

Одернул китель, потянулся было к воротнику, но, поколебавшись, сделал себе послабление — оставил его расстегнутым; фуражку с букетиком положил на согнутую в локте руку, в другой руке привычно зажал набалдашник трости.

— Двинулись?

Остались позади первые три десятка ступеней. На площадке маршал склонился над тростью, едва не касаясь грудью набалдашника, постоял так, хватая ртом знойный воздух. Распрямившись, промокнул платком лицо, шею, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Немного не рассчитал. Взял темп выше возможностей.

До этой минуты никто не решался лезть ему на глаза, теперь подал голос адъютант:

— Может, вернемся? Машина — вон она…

Маршал промолчал, лишь метнул из-под тяжелых бровей сердитый взгляд; пристукнув тростью, пошагал дальше.

Подошли к искусственному озерцу, охваченному кольцом каменного парапета. В центре вздымалась над водой гранитная, с широкими затесами глыба — из нее выступала по пояс скульптура воина: волевое, исполненное решимости лицо, мускулистый торс, в одной руке — автомат, в другой — занесенная для броска противотанковая граната.

На глыбе читалось процарапанное в горячке боя:

«Стоять насмерть!»

— Не оружием мы отстояли Сталинград, — --">