Антон Павлович Чехов - Живой товар

так… гайда! В доме моем нет тебе места! Марш, коли… В жены пошла, так забудь, выкинь из дурной головы этих франтов! Глупости всё! Другой раз чтоб этого не было! Поговори еще! Мужа люби! Мужу дана, мужа и люби! Так-то! Одного мало? Ступай, пока… М-мучители!

Бугров помолчал и крикнул:

– Ступай, говорят! Иди в детскую! Чего ревешь? Сама виновата и ревешь! Эка! В прошлом году на Петьке Точкове висла, теперь на этого, прости господи, дьявола повисла… Тьфу! Пора понимать, кто ты! Жена! Мать! В прошлом году неудовольствия вышли, теперь выйдут неудовольствия… Тьфу!

Бугров громко вздохнул, и в воздухе запахло хересом. Он возвратился с обеда и был слегка пьян…

– Обязанностей не знаешь? Нет!.. Вас учить надо! Вы еще не учены! И маменьки ваши потаскухи и вы… Реви! Да! Реви вот!

Бугров подошел к жене и потянул из ее рук занавеску.

– Не стой у окна… Людям видно, как ты ревешь… Другой раз чтоб этого не было. От объятий до беды дойдешь… Влопаешься. Нешто мне приятно рога носить? А наставишь, коли возиться с ними, с хамами, будешь… Ну, полно… В другой раз ты… не того… Я ведь… Лиза… Оставь…

Бугров вздохнул и обдал Лизу хересовыми парами.

– Ты молоденькая, глупенькая, ничего не понимаешь… Меня дома никогда не бывает… Ну, а они и пользуются. Надо быть умной, рассудительной! Надуют! А уж тогда я не выносу… Тогда я шабаш… Кончено! Тогда хоть и помирай ложись. За измену я… я, матушка, всё готов сделать. До смерти избить могу и… прогоню. Иди тогда к своим прохвостам.

И Бугров своей большой мягкой ладонью (horribile dictu!) 73 вытер мокрое, заплаканное лицо изменницы Лизы. Он обращался со своей двадцатилетней женой, как с ребенком!

– Ну, полно… Извиняю, только чтоб в другой раз… ни боже мой! Извиняю в пятый раз, а уж в шестой не извиню. Это как бог свят. За такие штуки и бог не прощает вашего брата.

Бугров нагнулся и потянулся своими лоснящимися губами к головке Лизы.

Но поцелуй не удался…

В передней, столовой, зале и гостиной захлопали двери, и в гостиную, как вихрь, влетел Грохольский. Он был бледен и дрожал. Руками он махал, мял свою дорогую шляпу. Сюртук болтался на нем, как на вешалке. Он олицетворял собою сильнейшую лихорадку. Увидев его, Бугров отошел от жены и стал смотреть в другое окно. Грохольский подлетел к нему и, махая руками, тяжело дыша и ни на кого не глядя, заговорил дрожащим голосом:

– Иван Петрович! Перестанем играть друг перед другом комедию! Довольно нам обманывать один другого! Довольно! Не в силах я! Что хотите делайте, а я не могу. Противно и подло, наконец! Возмутительно! Поймите вы, что возмутительно!

Грохольский захлебывался и задыхался.

– Не в моих правилах. И вы честный человек. Я люблю ее! Люблю ее больше всего на свете! Вы это заметили и… Обязан я это сказать!

«Что ему сказать?» – подумал Иван Петрович.

– Нужно покончить! Комедия эта не может так долго тянуться! Должно это всё чем-нибудь разрешиться.

Грохольский вдохнул в себя побольше воздуха и продолжал:

– Я жить без нее не могу. Она тоже. Вы ученый человек, вы поймете, что при таких условиях ваша семейная жизнь невозможна. Эта женщина не ваша. Ну да… Одним словом, я прошу взглянуть на это дело с снисходительной… гуманной точки. Иван Петрович! Поймите же наконец, что я люблю ее, люблю больше себя, больше всего на свете, и противиться этой любви выше сил моих!

– А она-с? – спросил угрюмым, несколько насмешливым тоном Бугров.

– Спросите ее! Ну вот, спросите ее! Жить ей с нелюбимым человеком, жить с вами, любя другого, ведь это… это… страдать значит!

– А она? – повторил уже не насмешливым тоном Бугров.

– Она… она любит меня! Мы полюбили друг друга… Иван Петрович! Убивайте нас, презирайте, гонитесь за нами, делайте что хотите… но мы больше не в силах скрывать от вас! Мы оба налицо! Судите нас со всею строгостью человека, у которого мы… судьба отняла счастье!

Бугров покраснел, как переваренный рак, и одним глазом поглядел на Лизу. Он замигал глазами. Пальцы, губы и веки его задрожали. Бедный он! Глаза плачущей Лизы говорили ему, что Грохольский прав, что дело серьезно…

– Ну что ж? – забормотал он. – Ежели вы… В нонешние времена… Вы все этак…

– Видит бог, – завизжал высоким тенором Грохольский, – что мы понимаем вас! Разве мы не понимаем, не чувствуем? Я знаю, какие страдания я причиняю вам. Видит бог! Но будьте снисходительны! Умоляю вас! Мы не виноваты! Любовь не есть вина. Никакая воля не может ей противиться… Отдайте мне ее, Иван --">