Венедикт Март - Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

золотые мячи, свешивались крупные апельсины.

Из церкви неслись голоса православного священника-японца и некоторых из молящихся.

«Аррихуя, аррируя, аррируя! Срава тебе Бодзи мой!..» – пели японцы, которым никак не удавалось произнести звуки «л» и «ж».

В рощице, обычно темной и тихой по ночам, в эту рождественскую ночь, – было особенно людно и шумно. Здесь собралась почти вся русская колония; явилось много православных японцев; у калитки и забора толпились любопытные.

Взошла луна и осветила церковь, верхи деревьев, людей…

Соседка оставила меня, и я одиноко бродил в веселой толпе.

Неожиданно мое внимание обратила маленькая группа русских: – девочка, наряженная в розовое платьице, мягкую пуховую накидку и две женщины; одна из них, по-видимому, была матерью девочки, другая – няней. Девочка пухленькими ручонками отбивалась от няни; ее надутые губки дрожали; на глазах блестели слезинки.

– Не плачь, Ниночка! Смотри, какие красивые фонарики… А вон там – на небе звездочки светятся… Ах, луна такая!.. Ну, не плачь… Смотри, смотри, какой красивый апельсин, как золотой… Мы скоро пойдем домой, ты уснешь и тогда придет Дедушка Мороз и принесет…

Рыдания ребенка прервали слова матери.

– Нет! Дедушка Мороз не придет, потому что нет снега, – сквозь слезы лепетала девочка: – и я хочу снега… я хочу снега, снега… сне…

Все кругом было очаровательно, и прекрасно, но чуждо; особенно чуждо в эту рождественскую ночь.

Было грустно мне. Я разыскал в толпе соседку, и с нею покинул храм, рощицу…

Соседка, заметив мое настроение, не прерывала молчания. Ей тоже, видимо, было грустно. Мечтательный взгляд ее был обращен на небо, густо усеянное звездами.

Только тогда, когда мы подходили к дому, она вдруг крепко сжала мою руку и воскликнула:

– Знаете что, – всю эту дивную природу… все, все, я променяла бы сейчас на комок снега!.. Верите?…

Конечно, я верил, я не мог не верить, – пред мною все еще стояло заплаканное личико и в ушах звучали плач и слова малютки:

«Я хочу снега, снега… сне…»

(обратно)

Склянка Тян-ши-нэ^*

Миновав ипподром, я вышел в поле. Желтые стебли выцветших трав спускались к земле и сухо трещали под ногами. По травам скользил легкий холодный ветер и слагал мертво-шуршащий, сухой напев… Поднял голову. На темнеющих небесах бледно выступали и трепетали первые ранние звезды. Бодро шел в даль и всею грудью вбирал холодный, осенний воздух. Мозг обегали быстрые, внезапные мысли об освобождении от людей, города, о жутких чарах осени и одиночества; в сердце дотлевали обиды, вынесенные из города, и ярко загоралось давно забытое чувство единения, слияния с природой.

Вдруг почувствовал неловкость в затылке, замотал головой, точно пытаясь стряхнуть что-то назойливое. Оглянулся. В нескольких шагах следовал кто-то. Остановился. Ко мне подошел китаец-рогульщик и пристальным взглядом впился в глаза.

«А!.. Занятно: он заставил оглянуться… гипноз, что ли?.. Какие странные глаза… Не уступлю, – буду смотреть в левый глаз; скорей уступит… У-у! – Дьявол с косой… ну, и упрямый… Ни за что не уступлю!.. Не нужно отвлекаться: только в левый…» – думал, вглядываясь в странного китайца. Но вдруг почувствовал влагу на глазах и чужую власть в мыслях, закрыл глаза и закричал:

– Довольно!.. Кто вы?

– Тян-ши-нэ… Гуляете? Поля любите?

«Странно: простой рогульщик в лохмотьях, а такой чистый выговор!.. Конечно, – маскарад».

– Господин Тян-ши-нэ, зачем на вас эти тряпки и рогулька? – Ведь вы же не рабочий?

– Разве вам надо знать это? Впрочем, я скажу, и скажу только потому, что вы не похожи на других: одиночную прогулку по полю предпочли городским развлечениям. Так одет я для того, чтобы лучше видеть, понимать людей и их жизнь… Ну, что, разойдемся?..

– Нет! Нет! Разве вам скучно со мной?

– А ваше одиночество, для которого вы пришли сюда?.. Ведь, я нарушу его.

– Нет, мы будем вместе и все-таки – одиноки. Я не верю в родство душ и думаю, что человек всегда одинок и тем более при других, – тогда уязвленное одиночество чувствуется особенно ярко. А внешнее одиночество доступно мне.

– Мало слов, но как много в них отчаянья! Достаточно ли вы сильны, молодой человек, чтобы нести сознательно одиночество среди людей, или мудрое презрение к ним заменяет вам эту силу?

– Да, я очень силен в презрении к людям, но, увы! – влечение к ним непреодолимо.

– Довольно об этом. Я глубоко понимаю вас, и мне известны те слова, --">