Андрей Ефимович Зарин - Приманка на кровь

прыгнул па подставленные Павлушкой руки, перевернулся в воздухе и с размаха ткнулся в живот Гелотти.

-- Достал? -- спросил он тотчас.

-- Рубль имеешь, -- ответил Гелотти, -- и ты, Павел!

-- А мне? -- прохрипел из-за барьера Франц Тонти, показывающий на арене силу.

-- И тебе! Вампа хочешь рубль?

-- Понятно! -- отозвалась из ложи Мария Коровина, высокая, стройная брюнетка, -- кто от рубля откажется.

-- И вот! -- сказал Гелотти, -- Матвей на воскресенье бенефис назначает. Говорит, сбор сделает. Так выпишите свои номера, а вечером мне дайте.

-- Сделаешь тут полтора черта! -- засмеялась Вампа.

-- Все равно. Бенефис, пусть бенефис! -- хрипло сказал Тонти, -- ты, Машка, молчи!

-- Митька, идем! -- сделав последний прыжок, позвал Павлушка своего друга.

Следом за ними ушли и остальные.

Из конюшни вышел Ермолай и лениво стал убирать цирк к вечернему представлению...

Воробьев вдруг повеселел.

-- Небось, Елена, сбор будет. Бросим все, и марш!

Стелла, дрожа, закуталась в платок.

-- Пошли Ермолая за кипятком. Сдохнешь тут до бенефиса твоего!..

К окошечку опять подошли гимназисты. Только они и поддерживали...

II.

В пятницу, с раннего утра дождь мочил и ветер трепал расклеенные и прибитые по всему городу, громадные трехцветные афиши. Посредине, во всю их ширину был изображен мужчина в трико, летящий с невыразимой грацией с одной трапеции на другую; а сверху аршинными буквами, со знаками восклицания и указующими перстами, красная строка оповещала, что в воскресенье в цирке состоится прощальный бенефис "неустрашимого Гаэтано"; после чего следовало перечислений всех -ров программы; а на конце, -- опять красной строкой: "небывалый трюк или прыжок дьявола", и точка.

Городская публика совершенно равнодушно проходила мимо афиш, но Воробьев не унывал и с такою уверенностью говорил о полном сборе, что она передалась и Гелотти, и всей труппе, возбудил их надежды и оживил их радостью.

Вся компания дружно переносила до сих пор неудачу и входила в положение товарища-хозяина, но дальше тянуться становилось трудно.

Беспечных братьев Алекс уже выселили из гостиницы, и они ночевали в цирке; Гелотти заложил последнюю имевшую ценность вещь -- теплое пальто -- и дрог в летнем; Францу уже не верили в буфете, а Вампа ухитрялась изворачиваться благодаря увлечению ею податного инспектора. Стефания -- совсем голодна, сам Воробьев со своей Стеллой заложили все своя золотые вещи.

В этом спектакле было все их спасение и неудивительно, если с увлечением утомленных людей они ухватились за эту слабую надежду...

По окончании обычного представления Воробьев осмотрел цирк, сосчитал выручку, которой оказалось 32 рубля, и пошел со Стеллой домой, в гостиницу "Бристоль".

У себя в номере он переоделся и тотчас ушел, сказав Стелле:

-- Ты не жди меня. Спи!

Он спустился в нижние комнаты, где находился буфет.

Гостиница "Бристоль" считалась лучшей в городе, и в ней всегда в полуночные часы можно было увидеть и гуляку-завсегдатая, и солидного семьянина, зашедшего поужинать из театра.

Хозяин гостиницы, стоявший за прилавком, дружески кивнул Воробьеву, сказав:

-- Господину директору!

Официанты низко ему кланялись. Он чувствовал здесь себя в своей сфере и, здороваясь то с тем, то с другим, пробирался в комнату, откуда доносилось сухое пощелкивание костяных шаров.

Войдя в биллиардную, он поздоровался со знакомыми и, сев к столику, заказал водку, закуску и чай.

За другими столиками сидели военные, акцизный чиновник и контролер. На биллиарде играли белобрысый с вьющимися волосами губернаторский чиновник и с красным, обрюзглым лицом жандармский ротмистр.

Он с треском клал шары в лузы и сиплым голосом приговаривал:

-- Это, душа мой, не баранья морда! -- в угол направо! Это, ангел мой, не фунт изюма... в середину! -- не ходи одна...

Воробьев пил, ел и в то же время зорко осматривался, когда его окликнул радостный возглас:

-- Матвей Степанович! Как живете-можете? Как сборы у вас? В воскресенье именины

--">