Алексей Тимофеев , Владимир Федорович Одоевский , Фаддей Венедиктович Булгарин , Владимир Львов , Николай Тихорский - Том 2. Чернокнижник

колдовством и нечистою силою. В самом деле, Чертово Городище, нагроможденное огромными развалинами над самою пучиною сердитой реки, удаленное от жила^[1], страшило путника; и не раз там молния сжигала остатки дерев и траву, а гром разбивал вековые камни. Залогом вечной любви был обоюдный жаркий поцелуй, которому измена должна запечатлеться гибелью.

Долго юное сердце Надежды страдало всеми недугами разлученной любви. К счастию, она уехала в такой город, где ее красота сияла звездою утренней; где ее черные очи проницали в душу, как жар весеннего солнца. Неохотно, по убеждению родителей, вступила она в общество, сохраняя грусть души и сумрак на прекрасном лице. Явившаяся толпа обожателей издали следила за печальною, и не смела нарушить ее задумчивости; но ее таинственность и пламень очей были загадкою, которую юноши стремились разгадать. Так протекло несколько недель. Умиренная временем, горячая страсть охлаждалась, воспоминания становились тусклее, отдаленнее, печальная жизнь бременила живость характера, и сердце Надежды готово было отверсться на ласковый призыв новой любви.

Молодой Пальмин отличался приятным характером и образованностью. Его прекрасная наружность, украшенная еще более ловкостью, не раз пленяла красавиц, но он оставался холоден до роковой минуты. Красота и мечтательная задумчивость приезжей красавицы привлекли его. Он ринулся к ней со всем пылом жарко дышащего сердца и овладел ею. Объятая новою страстью, Надежда мыкалась с одного бала на другой, преследуемая Пальминым, и давно забыла о том, кто покоил ее в объятиях дружбы и любви. Страшные клятвы она надеялась замолить в церкви. Письма от прежних подруг, как неинтересные, она сжигала. Одно только, в котором описывалось отчуждение от мира и отчаяние Александра, поразило ее; она всплакала над ним, пробудив в душе укоризны, но явился Пальмин – и все забыто.

Время бежало, как преступник, скрывающийся от стражи; напрасно воспоминание старалось остановить его: беглец умчался и скрылся в невозвратном прошедшем. Время бежало, а Надежда не примечала, как много месяцев миновало ее клятвопреступлению. В семнадцатой весне она расцветала нежно и пышно, как оранжерейный цветок. Родители видели, что пора красную девицу поручить на возраст доброму молодцу, пора помыслы затейной юности передать в науку возмужалости. Появились сваты: есть купцы, есть и товар, и запродали девицу доброму молодцу, заручили Надежду за руки Пальмина.

В день обручения Надежда, веселая и разубранная, сидела подле Пальмина. Только что надетое на пальчик обручальное кольцо подслушивало живое биение жилок. Настал первый поцелуй. Уже губы счастливого обрученного стремились спаяться с устами прелестной, как глаза у ней помутились, она ахнула и пала со стула, восклицая: «Не жги меня, не жги меня!» Бледную, бесчувственную унесли ее в свою комнату. В недоумении в ужасе все присутствовавшие не знали, что подумать, что толковать. На другой день Надежда облегчила болезнь слезами в три ручья. Спрашивали: не хочет ли она видеть Пальмина? – «Ах, нет, нет, – отвечала она, – попросите его, чтоб он не сердился, я не думала, что со мною это будет». Напрасно мать пытала: что с нею было? рыдания заменяли ответ. Целую неделю пролежала она в постели, страдая горячкою, и в минуты сильного жара по-прежнему восклицала: «Не жги меня, не жги меня!» Ей грезилось какое-то привидение, готовое истребить ее пламенем, как зной палит в пустынном поле иссохшую траву. В бреду она то обещала исполнить страшные клятвы, то кричала: «Прости меня, а забыла тебя, я не люблю тебя! ах! не жги меня ради клятв моих, не жги меня». Наконец она начала выздоравливать. Глаза были дики и мутны. Из резвой, прихотливой она превратилась в скромную, исполненную таинственности и томительных дум. Все сидела задумавшись, не участвовала в весельях, только фантазировала на фортепьяно. В один вечер она задумчиво играла, а Пальмин смотрелся в ее прекрасные очи. Различные звуки без ровности, без гармонии толпились и перебивали один другого, не выражая слушающему ни одной мысли смятенной пианистки. Вдруг буря замолкла, перебежала проба аккомпанимана, и Надежда пропела романс:

Прости! я еду в дальний путь,

Надежд покинув обольщенье:

Нам мир другой соединенье.

Меня забудь, меня забудь!

Но если пламенная грудь

Любви волненье вновь узнает;

Как сердце тайну разгадает, –

Меня забудь, меня забудь!

Но если я

--">