Михаил Николаевич Волконский - Забытые хоромы

Броун заставил себя ждать. Чагин успел во всех подробностях разглядеть обитый полотном и раскрашенный потолок приемной, на котором были изображены волны и пловец в какой-то скорлупообразной лодке с надписью «Кормило мое держу твердо», пока наконец за дверью послышались шаги и в комнате появился Броун. Он вошел морщась, как человек, видимо, только что хорошо поужинавший, которому помешали насладиться спокойствием после еды. Он не подал руки и сухо поклонился, глянув так, как будто сказал этим взглядом: «Я отлично знаю, что вы гвардейские офицеры из Петербурга, но это ничуть не мешает вам обходиться со мною с должным генерал-губернатору почтением».

Лысков с Чагиным почтительно поклонились ему. Броун прищурился.

— Вы, государи мои, по делу? Говорите, что по важному делу? Посмотрим! — произнес он.

Лысков, нисколько не смутившийся приемом, смело и ясно ответил, что дело, по которому они беспокоят графа, действительно первостепенной важности.

— Дело идет об аресте одного очень вредного человека, — сказал Лысков. — Этот человек поляк, бежавший в Турцию, отступившийся там от христианства и затем продавший девушку, дочь своего бывшего господина…

Чагин, воображавший, что они явились по делу бумаг Демпоновского, и увидевший теперь свою ошибку, потому что Лысков хлопотал совсем о другом, потупился и нахмурился. Если бы он знал, что Лысков отправляется чуть ли не ночью к Броуну только за тем, чтобы требовать ареста пресловутого Тимбека, то отказался бы ехать с ним.

«Вот как можно голову потерять! — подумал он про своего друга. — Забыл все и только и думал об одном».

— И вы имеете на это солидные доказательства? — спросил Броун.

— Имею.

— А этот человек русский подданный?

— Не знаю, какой он подданный…

— Но, во всяком случае, вы могли бы, государь мой, и завтра явиться, — произнес Броун.

— Завтра рано утром он уезжает.

Броун задумался, а затем наконец проговорил:

— Я подумаю, разберу это дело, но тут нужно быть очень осторожным… Ведь если он не русский подданный…

— Я просил бы, ваше сиятельство, — перебил Лысков, смягчая свою настойчивость тем, что титулует Броуна, — немедленно сделать распоряжение об аресте этого человека.

— Ого, — воскликнул Броун, подняв брови, — вы слишком поспешны, молодой человек!.. Так нельзя.

— Если вашему сиятельству, — спокойно продолжал Лысков, — мало указанных мною причин для ареста, то вот еще одно подтверждение! — и он, вынув из кармана камзола сложенную вчетверо бумагу, подал ее Броуну.

Тот развернул ее, просмотрел и вдруг сделался очень серьезен.

— Да, это другое, дело, — шепотом уже сказал он. — Вы уполномочены перехватить польские бумаги, и если этот человек везет их, то я обязан содействовать вам… Вы говорите, арестовать нужно сейчас же?

— Да, сейчас же, — спокойно ответил Лысков.

— Прошу подождать! — сказал генерал-губернатор и вышел из комнаты.

XXXIII Объяснение главы тридцатой

Как только Броун вышел, Чагин, весь красный, с налившимися кровью глазами, большими шагами приблизился к Лыскову и схватил его за руку.

— Этого я не ожидал от тебя, — заговорил он, волнуясь и глотая слова, — как? Ты для своих целей, для того, чтобы успокоить ту, которую любишь, решился воспользоваться данным тебе полномочием? Ты мог, ты должен был арестовать Демпоновского, а вместо него забираешь другого, который нужнее тебе по личному делу?.. Этого я не ожидал, извини меня, но я не ожидал…

Лысков, снова прежний невозмутимый Лысков, улыбаясь, смотрел на друга.

— Не кричи так! — сказал он.

— Нет, буду кричать, и мало того, заявлю, скажу, что надо арестовать Демпоновского, а не того, которого ты желаешь схватить… Тебе хорошо, а мне-то каково? Ведь, упустив Демпоновского, я лишаюсь сам весьма многого… Ты подумал ли хоть об этом, а?..

— Да замолчишь ли ты? — проговорил Лысков, сложив руки. — Я тебя взял потому, что думал, что ты хоть на этот раз сдержишь условие — слушаться… Два раза чуть не испортил всего, так помни, на этот раз испортишь, поправить нельзя будет.

— Два раза испортил! Ты поймал меня на этом, как будто сам не можешь делать промахов… А тут, брат, очевидно… Нет, как хочешь, я не могу согласиться.

— Да не соглашайся, только не мешай!

— И помешаю… Так нельзя…

— Пойми ты, бумаги больше не у Демпоновского.

— Как не у Демпоновского?

— А так. Они у того --">