Михаил Николаевич Волконский - Брат герцога

— А что? — обернулся он. — Разве с Андрюшей что случилось?

В это время в дверях показалась старушка нянюшка, таинственными знаками звавшая княгиню.

— Что, случилось что-нибудь? — повторил князь Борис, обращаясь на этот раз уже к нянюшке.

Нянюшка замахала рукой.

— Полноте, князь, ваше сиятельство, — обиделась та, — чему ж случиться?

И она таинственно стала шептаться с Наташей, после чего та передала ей ключи и отпустила ее.

— Ах, ничего особенного! — ответила Наташа на вопросительный взгляд князя Бориса. — Просто белье нужно выдать чистое на завтра.

Подобные появления нянюшки, когда Наташа с особенною серьезностью исполняла роль деловитой хозяйки, всегда очень нравились князю Борису, и он особенно любовался женой в эти минуты. Он подошел к ней, как всегда подходил, и взял ее за руку.

— Погоди! — остановила она. — Слышишь?

Князь Борис прислушался. Вдали дребезжал колокольчик. Звуки становились все слышнее и слышнее. Очевидно, подъезжали к их дому.

— Это дорожный кто-нибудь, — сказал князь Борис. Они подошли к окну, откуда были видны двор и дорога, и стали прислушиваться.

Зимою в деревне колокольчик всегда приятен особенно. Там всякому рады, и всяк там — дорогой гость.

И князь Борис, и Наташа с удовольствием увидели, что кибитка въезжает к ним во двор, и услышали, как она подъехала к крыльцу.

— Нужно велеть, чтобы отворили, — сказала Наташа. Но в людской тоже заметили приезд дорожных, и на лестнице уже послышался стук сапог дворецкого Игнатия, бежавшего отворять двери.

Игнатий, выкупленный на волю Чарыковым, был брат Аграфены, жены Данилова, получившего права приказчика.

— Ну, я пока пойду к Андрюше и велю подать что-нибудь закусить, — сказала Наташа. — От ужина осталось, наверно.

В прихожей в это время раздались тяжелые шаги, возня снимания теплой зимней одежды, и появившийся в дверях Игнатий доложил:

— Господин барон из немцев.

Князь Борис переспросил, какой барон.

— Так что они по-русски не совсем свободны, — ответил Игнатий. — Говорят, барон…

Чарыков велел все равно просить.

В столовую вошел высокого, даже огромного роста человек в каком-то странном дорожном тулупчике, видимо надетом им под шубу, с отросшими волосами на голове, очевидно давно не видавшей парика, и с отросшею щетинистой бородой, порядочно-таки небритой.

Проезжий был из дальних.

Чарыков заговорил с гостем первый, назвался ему, и тот в свою очередь ответил, но ответил, стесняясь и несколько раз запнувшись, что он — бывший опальный, Густав Бирон, брат бывшего герцога Курляндского, получивший прощение и возвращающийся ныне но повелению всемилостивейшей государыни в Петербург из Ярославля, где провел четыре года в ссылке.

Князь Борис не выказал ни удивления, ни того странного волнения, которое охватило его при виде этого человека, который имел такое таинственное влияние на его судьбу и к судьбе которого сам он, князь Борис, был не безучастен, несмотря на то что не знал его до сих пор и только теперь им пришлось встретиться, когда он был так тихо счастлив и когда Густав Бирон был унижен и, пожалуй, забит судьбою. И чтобы заглушить свое волнение, князь Борис стал усаживать гостя, хлопотать об его угощении, словом, чем мог, старался от души выразить ему внимание и сочувствие.

Бирон, как-то покорно усевшийся за стол, охотно подчинялся Чарыкову и ел без разбора все, что тот предлагал ему. В его обращении видны были следы гнета четырехлетней ссылки, и он, видимо, уже теперь, на пути в Петербург, готовясь к тому, как он будет разговаривать там, все время чуть ли не через каждое слово повторял: «Всемилостивейшая государыня императрица Елисавета Петровна». Он старательно выговаривал это, очевидно с трудом заучив и запомнив длинное слово «всемилостивейшая».

Вошла Наташа.

Переглянувшись с нею, князь Борис сейчас же увидел, что ей известно уже, кто был их гость.

Она с особенной находчивостью женщины стала оживленно и весело разговаривать как ни в чем не бывало о зимнем пути, о дороге, о деревенской жизни.

Бирон отвечал ей, но с некоторым трудом. Он долго-долго и пристально смотрел на Наташу. Узнал ли он ее, вспомнил ли он прежнее — об этом он не сказал ни слова и так и уехал на другой день, поблагодарив Чарыковых-Ордынских за гостеприимство.

Впоследствии они узнали, что по приезде в Петербург Густав Бирон должен был получить --">