Михаил Николаевич Волконский - Мне жаль тебя, герцог!

самые обстоятельства, но никогда не удавалось мне дойти до их сути!

— Постой, — стал спрашивать Гремин, — о каких обстоятельствах и о какой сути ты говоришь?

— Да вот об этой самой порошочной.

— Ты знаешь, какой это порошок?

— Знать-то еще не знаю, наверное, но догадываюсь. Твой отец был знаком с графом Брюсом?

— Да, был.

— Имел с ним сношения?

— И очень тесные.

— Ну вот, то-то и оно!

— Ты думаешь, что этот порошок имеет какое-нибудь отношение к графу Брюсу?

— Я, брат, никогда ничего не думаю, а или знаю что-нибудь, или не знаю. Думают же умные люди да индейские петухи; куда же нам с нашим рылом да в калашный ряд!

— Ну хорошо. Что ж теперь ты знаешь тут, а чего не знаешь?

— Знаю я, брат, что граф Брюс занимался алхимией и всякими такими науками, знаю, что в каких-то старинных книгах написано, что при «великом делании»…

— Это что ж такое: «великое делание»?

— Приготовление философского камня и золота. Так вот при великом делании в атонаре, то есть в сосуде, где на огне происходит приготовление, получается зеленый порошок.

— Такой, как у меня в табакерке?

— Этого не знаю, потому что никогда философского камня не приготовлял, золота не делал и зеленого порошка не видел. Вот и все, что мне известно, но утверждать, что у тебя в табакерке именно алхимический зеленый порошок, я опять-таки не могу. Может быть, это что-нибудь другое.

— Уж не знаю тоже, — сказал совсем равнодушно Гремин, — я никогда не видел, чтобы отец занимался алхимией.

— Ну да! Так тебе алхимик и будет говорить о своих делах непосвященным!

— Так отчего же отец не посвятил в них меня? Правда, я никогда не имел вкуса к подобным вещам…

— Ну вот видишь!.. Эх, посмотрю я на тебя, Василий, — проговорил Митька, оглядывая пухлую, белотелую фигуру приятеля, — совсем не по Петербургу ты человек. Тебе бы не здесь, в чухонском болоте, киснуть, а туда, в глубь земли отправиться на пашню да хлеб родить.

— Да вот, я то же говорю, — заметно оживляясь, подхватил Гремин: — лишь бы к мужику поближе. Я всю жизнь об этом самом говорю, да отец меня не пускал.

— Удивляюсь, как ты с такой жизни не спился! Много вот таких, как ты, погибло тут, в Петербурге, волей царя Петра Алексеевича. Впрочем, он говаривал: «Лес рубят — щепки летят!»

— Нет, брат, не то. «Лес рубят — пеньки остаются», — вот что ты скажи. Мне на родную землю хочется, чтобы силы снова набрать от нее.

— Так за чем же дело стало? Ведь ты теперь, со смертью родителя, стал свободен и полный хозяин своей персоны, и времени, и поместий, и денег… Соберись! Дом можешь продать; у тебя его любой немец купит за хорошие деньги. В деревне у тебя, почитай, целы еще дедовские хоромы с теремами и со светелками.

— Целы, Митька, целы! — с восторгом произнес Гремин.

— Ну, так за чем же дело стало? Собирайся, отправляйся туда, и — конец!

— Я и то подумываю, серьезно подумываю. И уехал бы непременно, если бы не беда, случившаяся с Россией. Ведь подумай: если все русские люди уедут из этого Санкт-Петербурга, да здесь одни немцы с Бироном так-таки останутся да начнут над Русью измываться, так ведь они ее, матушку, уложат в лоск, против веры пойдут… Неужели допускать до этого?

Митька смотрел на Гремина, улыбаясь серьезной улыбкой человека, не обманувшегося в своих ожиданиях и с удивлением сознающего, что его расчеты полностью оправдываются на деле.

— Ну, а ты разве сможешь помешать чему-либо, если останешься здесь? — спросил он.

Гремин отрицательно покачал головой и глубоко вздохнул.

— Нет, я себя героем не считаю и подвиги совершать не мне, но, оставаясь в Петербурге, я знаю, что буду живым укором здешним немцам как русский человек: посмотрят они на меня и пристыдятся. А ежели мне за русскую землю пострадать придется, так что же об этом говорить? За счастье сочту такой конец для себя.

— Это ты правильно рассудил, — одобрил Митька. — Ну, а если ты, вдруг, в какую ни на есть немецкую мамзель влюбишься? Тогда что будет?

— Это я-то?

— Да, ты-то.

Гремин расхохотался — таким несуразным ему показалось предположение Жемчугова — и воскликнул:

— Нет, брат, теперь не до таких дел! Когда же теперь об амурах думать? Теперь надо о родной земле стараться и ради нее все остальное забыть. Мне ничего на ум прийти не может теперь, кроме нашего общего горя.

— Да ты, брат, совсем хороший парень, — воскликнул Митька, — --">