Савелий Карлович Ферельцт - Путешествие критика, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частью сам был очевидным свидетелем

который, взирая на них наполненными слез глазами, тем более, кажется, чувствовал несчастие свое, что оно сделается источником горестей и страдания для оставляемых им сирот. Между тем они не перестают повторять жалобную песнь свою. Какое разительное красноречие! Я закрываю руками лицо и опрометью бросаюсь вон, не в силах будучи долее выдерживать скорбь.

Тут представились в памяти моей таковые же точно бесчеловечные поступки белых с черными. Как живо прошедшее изображается в настоящем! Это ли человек сотворенный для человека; это ли человек, поставленный над другими господином для того, чтобы делать их счастливыми? — Нечастный! Что должно почувствовать сердце твое, хотя бы оно было жёстче самого камня, при виде тобою осчастливленных!!! Пусть сама природа в благородное существо твое влила непреодолимое отвращение к низкорожденным; пускай ты, не умевши, или не могши еще чувствовать того, что существует, научен уже был презирать усердно прислуживающих тебе; пусть самое первое лепетание языка твоего было назвать дядьку своего: «Малый!» Пусть первое телесное действие твое было носящей тебя на руках своих изъявить благоволение свое пощечиною: ты не можешь не чувствовать угрызения в душе своей и ужаса в сердце, когда неумолимая смерть в твоем присутствии начнет посекать отцов и матерей, не могущих перенести разлуки с детьми своими; когда увидишь обременённые оковами руки, кормившая тебя; когда из уст несчастных узников, коих головы так дерзновенно ты ставил на карту, услышишь горькие жалобы к Царю Царей!

Вы, которые поставляете себя в праве называть рабами своими существ подобных вам (я не говорю: «Придите посмотреть») не поленитесь представить в мыслях своих сие печальное зрелище. Оно может послужить для вас важнейшим уроком. Вы сами знаете, что не всегда собственные ваши достоинства, ваши заслуги; но большею частью право рождения, которое вы называете правом благородства, делает вас владельцами людей, которые потому только неблагородны, что вы благородны. Вы знаете… Но я забылся! Прости мне, друг мой! Что я сказал несколько слов тоном нравов учителя. Это говорило сердце мое, до безмерности растроганное горестью при воззрении на сих нечастных. Я умолкну. Но какое вдруг смятение, какой отчаянный крик! Выбегаю на улицу — устрашенные жители бегают в беспамятстве взад и вперед, точно как на пожаре. «Так, это он! Это он! Это губитель наш!» — повторяют совокупленные голоса. Я устремляю взор свой за деревню и в облаке пыли усматриваю мчащуюся карету.

«Так, это он! это их губитель!» — сказал я, и побежал обратно на двор.

Но вообрази радость мою!

Догадливый извозчик, смекнувши делом, успел заложить лошадей. Сажусь в повозку — и был таков… Прощайте, нечастные жители! Прощай погибающее достояние порочного и самому себе злодействующего человека!!!

Письмо III Угощение скупого богача и нечто о дружестве скупых

Пословицы, особливо старинные, всегда везде приемлются за неоспоримые истины. «Подобной подобного любит»: эта пословица и пословица старинная. Но не подлежит ли она какому либо сомнению, или по крайней мере исключению? Могут ли, на пример, двое скупых богачей жить между собою так же дружелюбно, как живут двое пьяниц? Пьяница любит пьяницу потому, что страсть к пьянству ненавидит в себе самом, и старается извинить себя слабостями себе подобного. Напротив, скупец не может не ненавидеть другого скупца потому, что он без меры любит себя за скупость. Так рассуждал я с самим собою, ехавши в деревню к Г. А. с которым я недавно познакомился, и который, довольно обласкав меня, просил, чтобы я, ежели поеду мимо его деревни, которая лежит не в дальнем расстоянии от большой дороги, как можно постарался заехать к нему посмотреть на домашние его заведения.

Время было около обеда по дворянскому счислению, а по деревенским часам солнышко давно с полден своротило. Я дворянин, но не в городе, так должно было сообразоваться и с тем и с другим время начислением. Это заставило меня предаться другого рода размышлениям. — Я еду к Г. А. За чем? Не знаю! Самый вид показывает, что Г. А. по натуре своей великой скряга, да и посторонние люди то же говорят. За чем же я еду? или чтоб с бесчестием от него выехать? Г. А. сам просил меня. Так, просил… Но он просил только посмотреть на домашние его заведения; а не прибавил и откушать хлеба-соли.

Да и кто знает? Может быть он просил меня в той надежде, что мне никогда --">