Алексей Николаевич Толстой - Хмурое утро

терялся ни в каких случаях. Когда на восходе солнца они добрели до хутора, стоящего в голой степи, без единого деревца, с опустевшим конским загоном, с обгоревшей крышей глинобитного двора, – их встретил у колодца седой злой казак с берданкой. Сверкая из-под надвинутых бровей бешено светлыми глазами, закричал: «Уходите!» Кузьма Кузьмич живо оплел этого старика: «Нашел поживу, дедушка, ах, ах, земля родная!.. Бежим день и ночь от революции, ноги прибили, язык от жажды треснул, сделай милость – застрели, все равно идти некуда». Старик оказался не страшен и даже слезлив. Сыновья его были мобилизованы в корпус Мамонтова, две снохи ушли с хутора в станицу. Земли он нынче не пахал. Проходили красные – мобилизовали коня. Проходили белые – мобилизовали домашнюю птицу. Вот он и сидит один на хуторе, с краюшкой прозеленевшего хлеба, да трет прошлогодний табак…

Здесь отдохнули и в ночь пошли дальше, держа направление на Царицын, откуда легче всего было пробраться к югу. Шли ночью, днем спали, – чаще всего в прошлогодних ометах. Населенных мест Кузьма Кузьмич избегал. Глядя однажды с мелового холма на станицу, раскинувшую привольно белые хаты по сторонам длинного пруда, он говорил:

– В массе человек в наше время может быть опасен, особенно для тех, кто сам не знает, чего хочет. Непонятно это и подозрительно: не знать, чего хотеть. Русский человек горяч, Дарья Дмитриевна, самонадеян и сил своих не рассчитывает. Задайте ему задачу, – кажется, сверх сил, но богатую задачу, – за это в ноги поклонится… А вы спуститесь в станицу, с вами заговорят пытливо. Что вы ответите? – интеллигентка! Что у вас ничего не решено, так-таки ничего, ни по одному параграфу…

– Слушайте, отстаньте от меня, – тихо сказала Даша.

Сколько она ни крепилась, – от самолюбия и неохоты, – все же Кузьма Кузьмич повыспросил у нее почти все: об отце, докторе Булавине, о муже, красном командире Иване Ильиче Телегине, о сестре Кате, «прелестной, кроткой, благородной». Однажды, на склоне ясного дня, Даша, хорошо выспавшись в соломе, пошла к речке, помылась, причесала волосы, свалявшиеся под вязаным платком, потом поела, повеселела и неожиданно сама, без расспросов, рассказала:

– …Видите, как все это вышло… У отца в Самаре я больше жить не могла… Вы меня считаете паразиткой. Но – видите ли – о самой себе я гораздо худшего мнения, чем вы… Но я не могу чувствовать себя приниженной, последней из всех…

– Понятно, – причмокнув, ответил Кузьма Кузьмич.

– Ничего вам не понятно… – Даша прищурилась на огонь. – Мой муж рисковал жизнью, чтобы только на минутку увидеть меня. Он сильный, мужественный, человек окончательных решений… Ну, а я? Стоит из-за такой цацы рисковать жизнью? Вот после этого свиданья я и билась головой о подоконник. Я возненавидела отца… Потому что он во всем виноват… Что за смешной и ничтожный человек! Я решила уехать в Екатеринослав, разыскать сестру, Катю, – она бы поняла, она бы мне помогла: умная, чуткая, как струнка, моя Катя. Не усмехайтесь, пожалуйста, – я должна делать обыкновенное, благородное и нужное, вот чего я хочу… Но я же не знаю, с чего начать? Только вы мне сейчас не разглагольствуйте про революцию…

– А я, душенька, и не собираюсь разглагольствовать, слушаю внимательно и сердечно сочувствую.

– Ну, сердечно, – это вы оставьте… В это время Красная Армия подошла к Самаре… Правительство бежало, – очень было гнусно… Отец потребовал, чтобы я ехала с ним. Был у нас тогда разговор, – проявили себя во всей красе – он и я… Отец послал за стражниками: «Будешь, милая моя, повешена!» Конечно, никто не явился, все уже бежало… Отец с одним портфелем выскочил на улицу, а я в окошко докрикивала ему последние слова… Ни одного человека нельзя так ненавидеть, как отца! Ну, а потом с головой в платок, – на диван и реветь! И на этом отрезана вся моя прошлая жизнь…

Так они шли по степи, мимо возбужденных гражданской войной сел и станиц, почти не встречаясь с людьми и не зная, что в этих местах разворачивались кровопролитные события: семидесятипятитысячная армия Всевеликого Войска Донского, после августовских неудач, во второй раз шла на окружение Царицына.

Ковыряя в золе картошку, Кузьма Кузьмич говорил:

– Если вы очень утомлены, Дарья Дмитриевна, можно эту ночь передохнуть, над нами не каплет. Только стойбище выбрали неудачное. Ветерок из оврага нам спать не даст. Лучше поплетемтесь-ка потихоньку под звездами. До чего хорош --">