Василий Васильевич Каменский - Путь энтузиаста

яблоков и арбузов, и еще что-нибудь сладкое, хоть с полфунта.

Буксирная пристань

По ночам гулко гремели тяжелые цепи, бухали в Каму чугунные громадные якори, густо шлепали пароходские колеса, шипел пар машинный.

И сквозь этот грузный шум, поверх происходящего, будто птицы полуночные, перекликались в рупоры водоливы с барж и капитан.

Проснёшься в этот поздний час, распахнешь окно и – стынешь сонными глазами в удивленьи: по огням на мачтах видно – снизу пришел с пятью баржами буксирный любимовский пароход, и вот пристает караван к мосткам нашей товарной пристани.

Под детским одеялом скорчившись, думаешь: как это они там – в ночной воде разбираются, устраивают столь важные дела? Совершенно непонятно.

И потом снится беспокойный сон: будто я сам – капитан и вот привел к нижней пристани множество баржей и все их так перепутал во тьме, что душа леденеет от ужаса и я, умирая на капитанском мостике, только шепчу:

– Спасите, спасите.

От боли и страха вскочишь чуть свет, облегченно улыбнешься тревожному сну и сразу опять глаза в окно.

Очарованье!

Кама – в полной утренней затуманенной спокойствии и, как лебедь на озере, красуется перед окнами белый, гордый пароход, стоящий на якоре, а у пристани – пять большущих барж.

И кругом тишина нежная, ровно это – виденье. Даже слышно, как за Камой птички свистят, как рыба всплескивается на заре, а в тумане чернеются рыбачьи лодки.

Смотрю в одно место, знаю: там, у закамского берега, с лодки удит знаменитый рыбак Шатров – всеобщий любимец, ибо всем на изумленье Шатров выуживает крупную рыбу; язей, лещей, подустов, окуней.

Да он и сам слюнявыми губами походит на выуженною подуста.

Золотым апельсином солнце выкатилось над лесом.

И в этот час – точно в шесть утра – басисто протяжно заревели гудки мотовилихинскою пушечного завода, к ним разом присоединились чугунно-литейные и судостроительные заводы Каменских, Любимова, фабрика Алафузова и всякие иные.

Пестрая музыка призывных будящих гудков долго, настойчиво разливалась по проснувшейся Каме.

И вдруг развороченный муравейником зашевелилась наша буксирная пристань.

Проскрипели Громадные железные двери пяти каменных лабазов.

Словно ветром, срывались брезенты с длинных рядов ящиков и бочек, лежащих под небом открытый.

С фырканьем, с ржаньем потянулась бесконечная вереница ломовых лошадей с телегами к этим рядам, чтобы увезти клади в город.

Грузчики, в широких штанах, в лаптях, в длинных рубахах с расстегнутыми воротами, возили на тачках товар с барж в лабазы, или носили на спине, на «подушках».

Пристанские мостки стонали под тяжестью груза.

Изо дня в день, из ночи в ночь, как из года в год, буксирная любимовская пристань жила своей грузовой, товарной жизнью, а иной жизни не видел, не знал я.

Приходили пароходы с баржами и уходили.

Прибегали пароходы пассажирские выгружаться или нагружаться, и убегали.

Грузчики-крючники кишели с тачками, ломовые матершинно ухали на лошадей со стопудовыми возами, суетились матросы, приказчики-матерьяльные, толпился народ около конторы, пригоняли арестантов на; работу.

Здесь, на пристани, болтаясь целые дни, учился я стремительно познавать жизнь и труд людского муравейника.

До жгучей страстности полюбил эту гущу пристанских впечатлений и мне попеременно хотелось быть: то крючником, то матросом, то водоливом, то капитаном.

Только – не арестантом.

Ибо Кама дышала широкой вольностью и звала, сердешная, в дороги дальные, в края неведомые.

Туда и смотрели глаза из окна.

Аз, Буки, Веди, Глаголь

Осенью меня – сироту семилетнего – тетя Саша повела в церковную школу при Слудской церкви.

Усадили за парту, – эта штука очень понравилась устройством и тем, что от нее пахло свежей краской, и вообще удивил особенный школьный воздух.

Во время молебна оглядывал стены: всюду картины ветхого и нового завета, а на передней стене – царские портреты.

После молебна, когда приложились ко кресту и каждого окропили святой водой, священник рассказал, что надо начинать учиться, что надо молиться богу за царя, за отечество, за родителей и всех их очень слушать, повиноваться, бояться.

Подумал: у меня же нет родителей.

Нам каждому «батюшко» выдал по сухой просфоре, мы поцеловали ему руки и нас отпустили домой.

На следующий день нас выучили четырем буквам: Аз, Буки, Веди, Глаголь.

Сначала не понимал – почему Веди да Аз получается ва, а --">