Вячеслав Яковлевич Шишков - Чертознай

Аида гулять со мной!..

Зачалось тут пьянство, поднялся хвиль-метель. Я требую и требую. А богач мужик и говорит:

- Да чего ты бахвалишься? Есть ли у тя деньги-то?

Расчесал я пятерней бородищу, гулебщики под ручки повели меня, я иду, фасон держу, великатио на обе сторонки кланяюсь. А богач мужик пронюхал, низкие поклоны с крылечка отвешивает, пожалуйте, мол, гостенек, разгуляться.

Вот ввалился я с дружками в избу, горланю само громко:

- Редьки, огурцов! Шан-пань-ско-ого!..

Я хлоп по карману - пусто, обобрали. Я - "караул, караул!" да в драку. Богач мужик обозлился, выставил меня на улку. В крапиве проснулся я в одних портках. И пароход ушел, и золото мое вор-буфетчик с собой увез.

С недельку покашлял я кровью, да опять назад в тайгу.

Долго после того я грустил, непутевую жизнь свою стало жалко. Эх, дурак-дурак!.. В одночасье голым стал. Ведь два года маялся. Два года! Хотел на родине доброе хозяйство завести, человеком сделаться.

И облилось мое сердце кровью. И озлился я на царские порядки, на купчишек, на мирских грабителей.

И вот прошел в народе слух, будто бы на приисках какаято советская власть желает укрепиться. Я опять заскучал.

А вдруг, думаю, при новой-то власти хуже будет... Дай, думаю, с горя напьюсь да учиню порядочное безобразие. А уж зима легла.

Велел ребятам воз кринок да горшков купить, велел кольев по обе стороны дороги понатыркать, а на каждый кол но горшку надеть, как шапки. Взял оглоблю в обе руки, а сам в енотовой, конешно, шубе, иду, будто воевода, к кабаку, да по горшкам оглоблей:

- Раз, раз! Эй, ходи круче! Сам Чертознай гуляет. Бей в мелкие орехи! Раз, раз!

И как закончилось мое гулеванье, очутился я в снегу, весь избитый, весь истоптанный.

Долго ли пролежал я, не знаю, только очухался в чистой горнице, тепло, на кровати мягкой лежу, как барин, на столике разные банки с лекарствием, и башка моя рушником обмотана. И сидит предо мной душевный человек, и капает капли в рюмку, и подает мне:

- Пей.

Гляжу: лицо человека тихое, благоприятное, бритый весь, по обличью сразу видать - человек ума высокого.

- Пошто ты со мной валандаешься, - говорю ему, - ведь денег у меня нет.

- А мне твоих денег и не надо, - говорит.

- Врешь, врешь, приятель! Я-то знаю, раз у меня денег нет, ты меня выбросишь вон, здесь все так делают, человек хуже собаки здесь.

- Ну, а мы по-другому, - отвечает он, - советская власть рабочим человеком дорожит, рабочий - брат наш.

- А вы кто такие будете?

- Я секретарь, советской властью сюда прислан добрые для рабочего люда порядки заводить.

- А где же я, будьте столь добры, лежу?

- В моей комнате. Я тебя, товарищ, в сугробе подобрал, боялся замерзнешь ты.

- Так пошто же ты подбирал-то меня?! Я ж сказал тебе:

денег у меня нет, оглох ты, что ли?..

А он только улыбнулся да рукой махнул.

У меня аж борода затряслась, слезы подступили: хотел вскочить, хотел в ноги ему бултыхнуться, да он удержал меня и говорит:

- Только пьянствовать, старик, брось. А то - гроб тебе.

- Брошу! - закричал я. - Честное варнацкое слово - брошу! Да оторвись моя башка с плеч! Ведь умирать-то дюже неохота, робенчишка жалко, робенок у меня на родине остался, Ванькой звать, матка спокинула его, с посторонним человеком снюхалась...

А он мне кротко:

- Поправляйся, ребенка обязательно выпишем.

"Ох, ты, ох,- думаю,- какие добрещше люди на свете есть".

А секретарь мне:

- Вот отдохнешь, становись золото мыть. Н слышал - ты большой этому делу знатец.

- Нет - отвечаю, - ослобони, товарищ секретарь. И на золото шибко сердит теперь, чрез него горе одно видел в жизни.

Да будь оно трижды через нитку проклято! Погибель моя в нем.

И оставил меня секретарь при себе: месяц прохворал я, потом стал вроде посыльного, стал струмент выдавать, да на кухне кой-какой обедишко готовить, ну и... по махонькой, конешно, выпиваю в тайности, а иным часом и подходяще дрызнешь.

Секретарь придет, принюхается, я рыло в сторону ворочу, дышать норовлю умеренно, а он, миляга, все-таки приметит, что я окосевши, и учнет, дай бог ему здоровья, пропаганд против меня пущать, учнет стыдить меня, политике вразумлять.. Да не одного меня, а всех. По баракам ходит, везде пропаганд ведет.

От этого вскорости я в ум вошел, начал понимать, кто друг нашему брату трудящемуся, кто враг.

А работы уж развернулись на широкую, купчишки разбежались, везде порядок, пьянство на нет сошло, золото в казну старатели сдают, харч хороший, словом - со старым не сравнишь.

И стал я --">