Николай Михайлович Карамзин - Том 2. Стихотворения. Критика. Публицистика

Как душу возвышать и полубогом быть.

Бион, и Теокрит, и Мосхос воспевали

Приятность сельских сцен, и слушатели их

Пленялись красотой природы без искусства,

Приятностью села. Когда Омир поет,

Всяк воин, всяк герой, внимая Теокриту,

Оружие кладут – герой теперь пастух!

Поэзии сердца, все чувства – все подвластно.

Как Сириус блестит светлее прочих звезд,

Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский⁴

Сиял в тебе, о Рим! среди твоих певцов.

Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира;

Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит

Еще не умирал или воскрес в сем барде.

Овидий воспевал начало всех вещей,

Златый блаженный век, серебряный и медный,

Железный, наконец, несчастный, страшный век,

Когда гиганты, род надменный и безумный⁵,

Собрав громады гор, хотели вознестись

К престолу божества; но тот, кто громом правит,

Погреб их в сих горах^[2].

Британия есть мать поэтов величайших.

Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын,

Оплакивал друзей, героев, в битве падших,

И тени их к себе из гроба вызывал.

Как шум морских валов, носяся по пустыням

Далеко от брегов, уныние в сердцах

Внимающих родит, – так песни Оссиана,

Нежнейшую тоску вливая в томный дух,

Настраивают нас к печальным представленьям;

Но скорбь сия мила и сладостна душе.

Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!

Шекспир, Натуры друг! кто лучше твоего

Познал сердца людей? Чья кисть с таким искусством

Живописала их? Во глубине души

Нашел ты ключ ко всем великим тайнам рока

И светом своего бессмертного ума,

Как солнцем, озарил пути ночные в жизни!

«Все башни, коих верх скрывается от глаз

В тумане облаков; огромные чертоги

И всякий гордый храм исчезнут, как мечта, –

В течение веков и места их не сыщем», –

Но ты, великий муж, пребудешь незабвен!^[3]

Мильтон, высокий дух, в гремящих страшных песнях

Описывает нам бунт, гибель Сатаны;

Он душу веселит, когда поет Адама,

Живущего в раю; но, голос ниспустив,

Вдруг слезы из очей ручьями извлекает,

Когда поет его, подпадшего греху.

О Йонг, несчастных друг, несчастных утешитель!

Ты бальзам в сердце льешь, сушишь источник слез,

И, с смертию дружа, дружишь ты нас и с жизнью!

Природу возлюбив, природу рассмотрев

И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,

Нам Томсон возгласил природы красоту,

Приятности времен. Натуры сын любезный,

О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!

Ты выучил меня природой наслаждаться

И в мрачности лесов хвалить творца ее!

Альпийский Теокрит, сладчайший песнопевец!

Еще друзья твои в печали слезы льют –

Еще зеленый мох не виден на могиле,

Скрывающей твой прах! В восторге пел ты нам

Невинность, простоту, пастушеские нравы

И нежные сердца свирелью восхищал.

Сию слезу мою, текущую толь быстро,

Я в жертву приношу тебе, Астреин друг⁶!

Сердечную слезу и вздох и песнь поэта,

Любившего тебя, прими, благослови,

О дух, блаженный дух, здесь, в Геснере, блиставший!^[4]

Несяся на крылах превыспренних орлов,

Которые певцов божественныя славы

Мчат в вышние миры, да тему почерпнут

Для гимна своего, певец избранный Клопшток

Вознесся выше всех, и там, на небесах,

Был тайнам научен, и той великой тайне,

Как бог стал человек. Потом воспел он нам

Начало и конец Мессииных страданий,

Спасение людей. Он богом вдохновен –

Кто сердцем всем еще привязан к плоти, к миру,

Того язык немей, и песней толь святых

Не оскверняй хвалой; но вы, святые мужи,

В которых уже глас земных страстей умолк,

В которых мрака нет! вы чувствуете цену

Того, что Клопшток пел, и можете одни,

Во глубине сердец, хвалить сего поэта!

Так старец, отходя в блаженнейшую жизнь,

В восторге произнес: «О Клопшток несравненный!»^[5]

Еще великий муж собою красит мир –

Еще великий дух земли сей не оставил.

Но нет! он в небесах уже давно --">