Николай Александрович Лейкин - В неладах

допустимъ твое, — проговорилъ нѣсколько осѣкшимся голосомъ Потроховъ. — А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лѣтъ замужества поитъ, кормитъ, одѣваетъ и обуваетъ?

— Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, — отчеканила жена.

— Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы развѣ четыреста рублей стоите? Квартира, обѣдъ, ужинъ… удовольствія…

— Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Развѣ только пятокъ мандариновъ-то принесешь послѣ лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!

— Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вѣдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театрѣ были, гдѣ съ насъ семь шкуръ за мѣста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! — махнулъ Потроховъ рукой, — Надо ужинать идти. Я цѣлый день въ лавкѣ на ногахъ, такъ проголодался. Дѣлать нечего. Пойду одинъ ѣсть. А вы, авось, прочванитесь.

Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось поѣсть одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.

— Куда-же это ты сбиралась уѣхать-то? — мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горѣла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.

— Къ чорту на рога! — раздраженно закричала она ему.

— Хорошее и почетное мѣсто для образованной жены коммерсанта, которая въ гимназіи училась.

Она поправилась на диванѣ, сверкнула глазами и спросила:

— Ты дразнить меня сюда пришелъ, что-ли? Такъ отправляйся къ себѣ въ кабинетъ на счетахъ щелкать, а меня оставь въ покоѣ. Спальня моя.

— Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась уѣзжать? Къ маменькѣ, что-ли?

— Какъ возможно къ намъ! — воскликнула теща. — Да развѣ папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.

— Въ гостиницу я уѣду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, — проговорила Аграфена Степановна.

— Глупая, да вѣдь въ гостиницѣ-то прописаться надо, въ гостиницѣ-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гдѣ онъ у тебя? — старался пояснить ей мужъ.

— Вы обязаны дать мнѣ паспортъ.

— Нѣтъ, не обязанъ, — покачалъ головой Потроховъ.

— Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себѣ возьму.

— Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гдѣ тебя безъ паспорта держать будутъ?

— Полиція мнѣ на короткій срокъ свидѣтельство выдастъ. Я знаю… я по Марьѣ Семеновнѣ Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.

— А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится — сейчасъ ее за хвостъ да палкой…

— Не придется, — отвѣчала жена. — Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…

— Господи, что я слышу! Какія я рѣчи слышу! — плакалась теща Прасковья Федоровна, — И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поѣду и привезу его сюда, — строго сказала она.

— И отецъ ничего не подѣлаетъ. Ужъ ежели я рѣшилась, то рѣшилась… — твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.

Потроховъ измѣнился въ лицѣ и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдѣлку.

— Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обѣдать? — спросилъ онъ съ тревогой въ голосѣ.

— Тутъ много есть, — былъ уклончивый отвѣтъ.

— Если тебѣ нужно, чтобы я обѣдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.

— Теперь поздно. Я рѣшилась.

— Рѣшеніе можно и отмѣнить. Если мало тебѣ обѣда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.

— То-есть это на два, на три дня, а потомъ опять за старое? Не желаю.

— Да не упрямься-же, Груша, не упрямься. Видишь, онъ на все согласенъ… — уговаривала ее мать.

— Надуетъ. Какъ это онъ съ лавкой разстанется? А приказчики три рубля утянутъ?

— Грушенька! Если хочешь, то послѣзавтра даже въ театръ поѣдемъ, — предложилъ мужъ.

— Мирись, — сказала мать. — Видишь, какой Николай Емельянычъ добрый.

— Какой онъ добрый! Онъ просто скандала боится.

— Такъ какъ-же, Груша? Мнѣ пора домой ѣхать.

Мать поднялась съ кресла.

— Вы и поѣзжайте. Я васъ не задерживаю.

— Да --">