Сергей Митрофанович Городецкий - Избранные произведения. Том 2

деньги, веди к лошадям! — крикнул Пахчан.

— Ты вправду? Я ж говорю, что ты разлюбезный человек. А что кривой, это ничего! Бабы не на глаза глядят! Идем, идем!

Он поволок Пахчана в переулок, скрылся за воротами и вышел с небольшим бочонком кишмишовки.

— Плати!

— Скорей, на полигон! — торопил Пахчан, отсчитывая деньги в чьи-то мокрые ладони.

— Тут рукой подать! — зашевелился казак, обеими руками прижимая бочонок к животу, — Вот она, тепленькая! И до чего вкус у нее противный после нашей! А пьем! Ничего не поделаешь! Домой едем!

Темнота умыла улицу. Сияющий Арарат остался позади. Поле пахло полынью. Звездное небо низко прижимало Пахчана к земле. Подымались по косогору. Внезапно из лощины в облаке легкого зарева выплеснулись пьяные песни, прорезаемые ржанием. Еще несколько шагов вниз, и в ночной черноте заметались искры и клочья костра, замелькали фигуры. Пахчан вошел в открытые ворота и по развороченной копытами земле пробрался вслед за казаком к шалашу.

— Вот ему лошадь! — сказал казак, вталкивая его в шалаш.

Шалаш освещался маленькой керосиновой лампой. В круге ее света валялись персидские стаканчики и бутылки. Над ними, обхватив колени руками, сидел тяжелый, словно вытесанный из дерева идол, казак. Мрачно и недоверчиво взглянул он на Пахчана.

— Лошадь? А ты кто?

— Вот! — ответил за Пахчана приведший его казак, ловко ставя на землянистый пол бочонок кишмишовки.

Маска идола прояснилась. На ней обнаружились два удивительно голубых глаза, с дружеским любопытством уставившихся на Пахчана.

— Лошадь? Это можно.

— Сильную, выносливую лошадь.

— Ты куда?

— В Ван.

Казак не спеша высыпал как из мешка ворох стружек мелкий мягкий смех.

— Иван из Вана, а он в Ван? — отсмеявшись, спросил он. — Так мы ж ушли оттуда. Сам видишь, лошадей продаем. Там же людей нет. Мертвень да смрад.

— Там сестра моя. В пригороде.

— В пригороде? Пригороды есть, которые целы.

— Мне сейчас надо ехать.

— Ночью?

— Да, поеду ночью.

— Ну, сейчас и дадим лошадь. Вот выпьем, закусим.

Стаканчики блеснули в больших казачьих руках. Один был старательно вытерт полой — для Пахчана. Пахчан отказался.

Ему ответили спокойно:

— Не будешь пить — лошади не будет.

Пробужденная острым запахом кишмишовки, какая-то фигура в углу зашевелилась, и в свете лампы Пахчан увидел испитое, темное лицо, еще не старое, но истертое ветрами лицо бородача с припухшими глазами, вопросительно устремленными на Пахчана.

— На! — отрывисто сказал Пахчан, протягивая свой стакан. Загорелая, грязная, с налипшей землей, но тонкая рука до локтя высунулась из темноты.

Когда казаки несколько ублаготворились кишмишовкой, Пахчана повели выбирать лошадь. Кони стояли у стен в ряд, обмахивая проходящих хвостами.

— Скорей! — торопил Пахчан, — Самую сильную!

— Так ему дать гунтера^[5]?

— Гунтера?

Казаки задумались, потом ухмыльнулись.

— Ну что ж, дадим гунтера.

Пахчану вывели огромного, черного, тяжелого коня с мохнатыми ногами. Таскал он, должно быть, пушки по горам.

Надели седло. Пахчан сел, казак стегнул, земля оторвалась от копыт.

Три или четыре круга сделал Пахчан по полигону крупной рысью, и конь ему понравился.

— Купит! — хохотали казаки. — Двести рублей даст.

— А не даст!

— Даст!

— Двести пятьдесят, — объявили Пахчану, когда он, довольный испытанием, вернулся к стойлу.

Не слезая, Пахчан расплатился. Казаки подтянули седло, привязали хурджины, предлагали еще выпить на дорогу и наставляли:

— Ты, как выедешь за ворота, не мешай коню идти. Он приведет тебя к заставе, а там и дорога видна. Конь знает дорогу. Третий раз пойдет в Ван. Счастливо!

Конь уверенно шел по мягкому грунту. Ночь здесь не казалась такой темной. Свежий воздух быстро прогнал опьянение от терьяка и водки, мысль о том, что он уже едет, бодрила Пахчана. Еще раз стал он вдумываться в короткие, но полные страшного смысла слова телеграммы, вытолкнувшие его из тифлисского лазарета.

В телеграмме было всего три слова:

«Уходим Шамирам Саркиса»

Уходим!

Пахчан знал, что это значило. Это значило, что Ван опять эвакуирован. Это значило, что десятки тысяч людей опять, как лава из жерла вулкана, выброшены из города в горы, на дорогу, утоптанную сотнями тысяч, убеленную костьми людей и животных, окутанную облаками пыли. И нечеловеческого --">