Надежда Александровна Лухманова - Где выход?

без слов говорил ей: «О, ради Бога, ne tache pas d'arrêter mon attention… ^[4] уже если я что не способен заметить, так это именно бабьи тряпки».

— Здорова? — спрашивал он, аппетитно разрезывая куропатку и подкладывая себе салата из цикория.

Желая его разозлить, она отвечала холодно и коротко:

— Здорова, — и, не дотрагиваясь до жаркого, пила маленькими глотками белое вино.

— Прекрасно! Этому кусочку мяса пока ничего другого не нужно, как в избытке молоко хорошей кормилицы… А ты?

— Я?.. — она смеялась, затем, едва сдерживая рыдания, готовые вырваться из горла, добавляла дрожащим голосом. — Ce que je m'ennuie, ce que je m'ennuie!.. ^[5]

Он с удивлением приподымал брови, смотрел на неё, качая головой, и снова принимался за еду, затем, выждав ухода лакея, продолжал:

— Ты распускаешь нервы, ты скучаешь, потому что ничего не делаешь, я бы с ума сошёл от такой жизни…

— Что же ты прикажешь мне делать?

— Я не прикажу ничего, но невелик же у вас, женщин, запас собственных сил, знаний, если вы можете скучать. Скучать среди жизни более, чем обеспеченной, свободной, при полном здоровье — я этого даже не понимаю.

— А я скучаю… скучно… понимаешь до бешенства, до безобразия, a en mourir… ^[6] — и, бросив на стол салфетку, пользуясь тем, что обед кончен, она уходила к себе и… плакала.

Он уходил к себе и… спал или занимался.

— Поедем в оперу или в балет, прошу тебя?

— Не могу дорогая, у меня сегодня заседание, но лошади, экипаж к твоим услугам, вели по телефону оставить себе ложу, может быть к концу я и заеду за тобой.

И так день за днём, час за часом, между ними раскрывалась пропасть. Ослепление, привычка считаться только со своими чувствами, хорошо понимать только определённые, оформленные положения сделали то, что он был убеждён, что в доме всё идёт хорошо, своим порядком, что у него немного капризная, но славная, красивая и милая жена. Он не видал, как она уходила от него… отвыкала и, наконец, ушла уже в прямом и бесповоротном смысле слова. Всё как в любом романе: муж, возвращающийся домой из какого-то заседания… необъяснимое отсутствие жены, затем письмо, найденное на столе в её комнате и… весь кошмар, весь ужас в минуту затоптанной, загрязнённой жизни, вчера ещё казавшейся установленной навсегда.

Первую ночь ему казалось, что из груди его вырвали сердце и заменили куском раскалённого железа; всё горело внутри, всё рвалось, в ушах шумело, как если бы он тонул, и волна захлёстывала его. Он двадцать раз подносил письмо к лампе и читал, — а там стояло всего несколько слов…

«Ухожу навсегда, не старайтесь вернуть, я вас более не люблю, даже не ненавижу, я просто считаю жизнь с вами бесцветной, бессмысленной… Я оставляю ребёнка у вас, потому что пока буду путешествовать, чтобы хоть сколько-нибудь очнуться от гнетущей тоски, какою была моя жизнь с вами. Денег не прошу — у меня есть свои, несколько тысяч и бриллианты»…

* * *

Он всё-таки разыскал её…

— Вернись, — молил он… — Пожалей своего ребёнка!..

Она смеялась:

— Ведь это кусочек мяса, которому пока ничего не надо, кроме здорового молока и кормилицы…

— Я стосковался по тебе…

— Удивляюсь, как это у вас, мужчин, так мало собственных знаний, сил, что вы можете тосковать… по таким пустякам как любовь…

Последние её слова были:

— Если б вы вернули меня с полицией домой… я… утопилась бы, повесилась, но никогда не примирилась бы с размеренной, бесстрастной жизнью, с прозябанием, на которое вы только и способны… Горя хочу… нищеты… Понимаете! Всякого людского страдания хочу, но только не вашего сытого болота.

Выйдя из её квартиры, он внизу, на лестнице, схватился рукою за медный шар у поворота и, пригнув голову к грязным перилам, рыдал, рыдал как оскорблённый муж, как беспомощный ребёнок.

* * *

Прошло три года…

Наступил декабрь, приближалось Рождество. Неожиданно, после долгой оттепели и грязи, вдруг наступил сильный мороз. «Она» вернулась из-за границы… Три года, полные безграничной свободы!.. Любовь новая, по свободному выбору! Когда ей казалось, что она с такой силой овладела чужой душой, что вошла в неё, воплотилась… её постигло горькое, новое разочарование; страсть прошла, связь, теперь уже не освящённая законом и церковью, оказалась для другого только блестящим, но коротким праздником жизни, приятным passe temps ^[7].

Она хворала и почти осуждённая докторами на смерть вдруг на удивление всем --">