Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Друзья детства

расколотая посуда, которая дребезжит, когда хлопнут дверью.

— Я, брат, теперь завалюсь спать на двои сутки, — объяснил Окатов на прощанье. — Надо отоспаться… Ведь целых двенадцать ден не спал на железной дороге. Так, как заяц, закроешь один глаз и лежишь всю ночь, настоящего сна ни-ни!

Окатов сдержал свое слово, проспал «двои суток» и явился с визитом к Гаряевым только на третий день. Он принес прямо в кабинет небольшой деревянный бочонок и какой-то таинственный сверток, заделанный в рогожку. Авдей Семеныч очень обрадовался ему, а Елена Павловна приняла его довольно сдержанно.

— Я так много слышала о вас от мужа, — проговорила она как-то особенно кисло.

— Ну, это он напрасно, — ответил Окатов. — Не велика птица, о которой стоит говорить… А вот я вам, вударыня, привез сибирских гостинцев: в бочонке соленые омули, а тут бытылки с наливкой из облепихи. Моя баба отлично делает наливки…

Елена Павловна при слове «моя баба» поморщилась, а Гаряев радостно заметил:

— Омули? Ах, вот это отлично… Леля, облепиха — это наша сибирская ягода, которую называют сибирским ананасом. Спасибо, Прохор Козьмич… Из омулей мы устроим сибирский пирог… да?

Гость довольно бесцеремонно осмотрел всю квартиру, удивился ее цене и все покачивал головой.

— Да, по-барски живете…

— Нельзя, Прохор Козьмич, от других отставать, — точно извинялся Авдей Семеныч. — Я, собственно говоря, не люблю все эти обстановки… гм… да…

— Пыли много наберется, — согласился Окатов.

Елена Павловна была недовольна, что гость явился с первым визитом прямо к обеду, точно не мог выбрать другого времени. Она дала понять это мужу без слов, и петербургский муж принял виноватый вид.

За обедом собралась вся семья, и все смотрели на сибирского гостя, как на заморского зверя. Кока шепнул Милочке:

— Обрати внимание, какой у сибирского друга красный нос.

— Мне кажется, что он вот-вот подкрадется с пальцем к собственному носу… — ответила Милочка, принимая по-институтски невинный вид.

— Я тоже подозреваю, что он имеет довольно смутное представление об употреблении носовых платков… Это открытие цивилизации еще не дошло до Сибири, как употребление мыла и ножниц.

Молодые люди шептались довольно невежливо и сдерживали смех. А гость ничего не замечал и держал себя довольно развязно. Он громко захохотал, когда горничная подала маленький графинчик водки и какую-то ликерную рюмочку.

— Я, Прохор Козьмич, ничего не пью, — объяснил Авдей Семеныч.

— А я все пью, Авдей Семеныч… Только не найдется ли у тебя рюмки побольше?

«Он напьется и устроит какой-нибудь скандал», — решила Елена Павловна, с ужасом наблюдая, как гость хлопнул две рюмки.

— По-нашему, по-сибирски, сударыня, между первой и второй рюмкой не дышать, — объяснил Окатов, прожевывая кусок селедки. — Да-с… А вот скоро у нас введут в Сибири винную монополию, водка будет дешевая.

Хлопнув Авдея Семеныча по коленке, Окатов прибавил:

— Как ведро водки выпьем, так рубль двадцать копеек в кармане… Ха-ха!..

— Сибирская политическая экономия, — шепнул Павлик Милочке. — И очень просто…

А гость продолжал ничего не замечать, даже когда Кока довольно ехидно его спросил:

— Прохор Козьмич, а вы умеете закусывать водку живой рыбой?

— Даже отлично… Спросишь живую стерлядку, графинчик водки и закусываешь.

— Живой стерлядью? — с ужасом спросила Елена Павловна.

— Да… Ломтиками ее нарежешь, перчиком посыплешь, солью — и отлично.

— Это ужасно…

— Нисколько, сударыня. Ведь едят же живых устриц…

Выпив графинчик, Окатов раскраснелся и окончательно повеселел. Когда подали рыбу, он опять осрамился, потому что начал ее есть с ножа. Елена Павловна старалась не смотреть на него, а Милочка убежала из-за стола, чтобы отхохотаться в коридоре. Но там вышла новая беда: в коридоре Милочку остановила горничная Маша и шепотом проговорила:

— И что только будет, барышня…

— Что случилась?

Горничная фыркнула, закрыв рот из вежливости ладонью, и объяснила:

— Бочонок-то, который гость привез, мы поставили в кухню, а от него такой дух пошел… С души прет!..

— Ну, это дело мамы…

А в столовой друзья детства предавались своим воспоминаниям, которым не было конца. Окатов после двух — трех фраз повторял:

— Авдей Семеныч, а помнишь, как мы с тобой голодали? Ах, как жрать хотелось… Смерть! Одежонка плохонькая, сапоги дырявые, брюхо --">