Николай Александрович Лейкин - Именинница

любитъ. Да грушъ, грушъ, пустъ дворникъ пятокъ возьметъ! Только хорошихъ. Ольховская Екатерина Петровна ужъ навѣрное пріѣдетъ. Подруга вѣдь… вмѣстѣ въ институтѣ….

— Параличемъ вѣдь разбита, — замѣтила Еликанида.

— Что ты говоришь! — удивилась княгиня.

— Да, какъ-же… Сами-же вы разсказывали.

— Не можетъ быть. Въ прошломъ году въ Екатерининъ день я у ней была, поздравляла. Ты-же меня туда и возила.

— Да помню, помню… А только съ прошлаго года, съ Екатеринина-то дня сколько воды утекло! А я помню, вы разсказывали мнѣ, что у ней параличъ. Кажется, вотъ генералъ-то вамъ и сообщилъ о параличѣ.

Княгиня отрицательно покачала головой.

— Не помню, — сказала она. — А ты все-таки грушъ-то пятокъ купить вели дворнику. А потомъ, когда онъ все это принесетъ, дай ему четвертакъ на чай.

Еликанида стояла и переминалась передъ княгиней съ ноги на ногу.

— Что ты говоришь? А? — спросила ее княгиня, смотря ей въ лицо.

— Да покуда ничего еще не говорю, матушка-княгинюшка. А вотъ должна вамъ сказать, что вы не очень транжирьте, не очень роскошествуйте.

— Что? А?

Княгиня затрясла головой, что съ ней случалось всегда, когда она очень волновалась.

— Не очень, говорю, транжирьте деньги, матушка, а то намъ завтра и на провизію не останется. Да… Придется канделябры бронзовые продавать.

— Ну ты меня не учи, а дѣлай! — строго сказала княгиня. — Не могу-же я своихъ гостей по-мужицки принимать. Да для бисквитъ-то достать изъ шкафа серебряную вазочку…

— Экъ, хватились, ваше сіятельство! Продана ужъ давно, — отвѣчала Еликанида.

— Когда? — удивилась опять княгиня.

— Да по веснѣ тутъ какъ-то продали. Сами-же вы и приказали продать.

— Не помню…

Голова княгини затряслась еще больше.

— Изъ-за чего-же я и говорю, что не транжирьте, — продолжала Еликанида. — Вѣдь вещей-то все меньше и меньше становится. Шутка-ли, сколько продали! Холодильникъ продали, вазочку серебряную продали…

— Уходи, уходи… Пусть дворникъ сходить и купитъ, что я приказывала, — махнула рукой княгиня.

Еликанида удалилась

II

Княгиня Любовь Никитишна Ядринская сидѣла около маленькаго самовара и пила чай съ просфорой. Вѣрная ея «Личарда», какъ княгиня называла иногда свою Еликаниду, суетилась около стола, выкладывая на красивую фарфоровую тарелку съ изящнымъ рисункомъ букета розъ принесенныя дворникомъ груши изъ бумажнаго тюрюка. На столѣ стояла маленькая бутылка мадеры и три граненыя рюмки на маленькомъ серебряномъ подносѣ, въ хрустальной вазочкѣ лежали бисквиты, положенные въ клѣтку. Старушка княгиня смотрѣла на приготовленія Еликаниды и шамкала беззубымъ ртомъ:

— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…

— Да вѣдь всѣ ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утѣшеніе Еликанида.

— Нѣтъ, есть и живые, но забыта я, совсѣмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ краѣ, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бѣдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.

Въ голосѣ княгини слышалась горесть.

— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она. — А вѣдь когда-то, помнишь?

— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.

— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана? — спросила княгиня.

— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это бѣлое платьице и надѣть вашъ любимый капотикъ. Въ капотикѣ-то много спокойнѣе будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.

— Оставь… Вѣдь я готовлюсь къ пріему.

— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы платьѣ. Очки у него синія.

— Брось, Еликанида…

— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мѣсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?

— Нѣтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бѣломъ и останусь.

Еликанида покачала головой.

— Годъ отъ году вы все капризнѣе, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.

— А ты все навязчивѣе и навязчивѣе. Ступай, вари шоколадъ-то.

— Да вѣдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.

— Кто пришелъ? — раздался возгласъ.

Княгиня вздрогнула и обернулась.

— Ахъ, милый --">