Борис Александрович Лазаревский - Элегия

Борис Александрович Лазаревский Элегия (Из найденной тетради)

Я сижу у себя в кабинете и занимаюсь. Работа срочная и неинтересная, необходимо закончить годовой отчёт того учреждения, в котором служу. Но вместо того, чтобы писать, — нет-нет, да встанешь и подойдёшь к окну. На дворе январь, хотя солнце светит как в конце марта. В этом нет ничего удивительного, потому что я служу в одном из самых южных городов. Через открытую форточку иногда врывается ласковый и свежий как щёчка молоденькой девушки ветерок, он скользит по моему лицу и снова улетает.

Слышно «живканье» воробьёв. Небо синее как на картине Верещагина. Реомюр^[1] показывает двенадцать в тени.

Уже третий день такой. Я знаю, что скоро, может быть, даже завтра, погода изменится, но мне не хочется этому верить.

Испещрив цифрами несколько разграфлённых страниц, я беру кожаную подушку, затем, подложив её под голову, ложусь на тахту и зажмуриваю глаза. Веки мои всё же чувствуют солнечный свет, а щёки — дуновение ветерка, и мне хорошо.

Кажется, что на дворе и в самом деле март. Кажется, что я не здесь, а в другом, родном далёком городе, который, — когда к нему подъезжать по железной дороге, — издали весь тонет в светло-фиолетовой дымке и блестит золотыми куполами своих церквей… Кажется, что я не чиновник того учреждения, в котором числюсь, а ещё студент третьего курса.

Чуть приоткрываешь глаза и снова видишь письменный стол, на нём листы неоконченного отчёта и расставленные в беспорядке фотографии, которых никак не соберусь спрятать. Женское, молодое, неподвижное лицо встретилось своими умными, блестящими глазами с моим взглядом и точно гипнотизирует меня. Боишься повернуть голову и выпустить его из виду.

С этим лицом также связано воспоминание о том городе, который издали кажется потонувшим в светло-фиолетовой дымке и блестит золотыми куполами своих церквей.

Знаешь, что лицо глядящей на меня женщины — только фотография, что самый оригинал в это время может быть мирно ест суп и думает, — как бы кухарка не пережарила котлет, — и не хочется этому верить!

В голову прокрадывается ни на чём не основанная уверенность, что эта девушка… — нет, не девушка, а уже давно принадлежащая другому мужчине женщина, — в эти минуты думает именно обо мне, вспоминает тот же период времени, который сейчас тревожит и меня, и ей хочется говорить со мною или написать мне письмо. Вспоминается почему-то беспроводный телеграф, действие которого я видел на одном из военных кораблей; невольно сам улыбаешься своей фантазии и снова закрываешь глаза.

Но женское лицо всё же рисуется совершенно ясно, оно даже перестаёт быть неподвижным. Я вижу, как щурятся глаза этой женщины, как едва заметно двигаются уголки её рта, как пошевельнулась и спала на высокий лоб небольшая прядь волос, кажущихся при свете рыжеватыми.

Из форточки снова повеяло весенним ветерком, и залетел с вокзала далёкий свисток паровоза. Лицо женщины, ощущение свежего воздуха и свисток быстро создают в моих мозгах картину, которой никогда и никто не увидит, так как в жизни людей не повторяется с точностью ни один момент.

Но десять лет назад, да, целых десять лет, тот, кто гулял двадцать четвёртого марта по полотну железной дороги недалеко от моего родного города, — видел как возле рельс шли медленной походкой студент в Николаевской шинели и барышня в простой чёрной кофточке и в фетровой, с двумя торчащими бантами, шляпе. Это были я и она.

В руках у неё небольшая тетрадка с карандашом, наполовину заполненная талантливыми набросками.

Тогда так же светило солнце, так же чирикали воробьи, и пахло растворившейся землёй.

Обыкновенный, кажется, был день, и после него промелькнуло несколько тысяч других дней, лучших и худших, но я не в силах его забыть и уверен, что, умирая, вероятно, вспомню его со всеми деталями как сейчас.

Мы дошли до железнодорожного переезда и свернули вправо, к огромному, теперь уже закрытому кладбищу, больше похожему на запущенный парк.

— Пойдёмте туда, я немного порисую, — говорит она и указывает глазами на каменные, почерневшие от дождя, ворота кладбища.

Я молча соглашаюсь, и, через несколько минут, наши ноги шуршат по прошлогодним сухим листьям, которыми усыпаны дорожки между могилами.

Мраморные, гранитные и деревянные покосившиеся кресты молча встречают нас и остаются позади, а навстречу идут целые сотни таких же --">