Борис Александрович Лазаревский - Она

клеймом, и всякий новый человек прежде всего обращает внимание на это клеймо, а потом уже, и далеко не всегда, на неё самое. Точно сговорились все, и никто, решительно никто, кроме матери не хотел думать о том, что она, а не её красота, может быть в дурном расположении духа, может быть нездорова, может думать ещё о чём-нибудь, кроме своей внешности.

Удивительнее всего было, что и женщины, и девушки, встречаясь с нею, особенно долго удерживали свой взгляд на её лице, и потом этот взгляд молчаливо говорил: «Ты слишком хороша, и тот, которого я люблю, может легко тобою увлечься, а потому я никогда не могу быть твоим другом и не желаю знать и сочувствовать тому, что тебя печалит и радует».

И нужно было оставаться всегда одной, одной… Получалось болезненное чувство, похожее на переутомление.

Как-то вспомнился знакомый офицер, который в её присутствии кричал на денщика: «Ка-а-кое мне дело до того, что ты встретил земляка? Ты — солдат и прежде всего должен исполнить то, что я тебе приказываю»…

Но она не была солдатом, а лишь очень хорошенькой барышней, и тем не менее чувствовала, что и над нею висит дисциплина, иногда гораздо более суровая, чем военная.

Случалось, что ей слышался какой-то неведомый, но чрезвычайно знакомый голос, который будто кричал в самые уши: «Ка-а-кое мне дело до того, что тебе грустно? Ты барышня из общества, и раз я с тобой разговариваю, ты прежде всего должна быть приветливой и кокетливой»…

Всё своё существование приходилось разделять на: «моя красота» и «моё личное я». И был только один человек на всём свете, который не разделял этих двух понятий, и только с ним чувствовалось одновременно и весело, и счастливо, и что она не одна… Через три дня она его увидит.

Таким ли он остался чутким, способным видеть глубже, чем другие, и любить не за одну внешность?

Одохнуть бы возле него…

А если он принадлежит уже другой женщине? Или — ещё ужаснее — другой жизни, полной условностей, неискренности и нежелания понимать, что и у самой красивой женщины не одно только тело стремится к ласке и вниманию!

«А-а-а-а!..» — поют где-то под полом колёса, точно убаюкивают.

К северу несётся поезд, но там будет теплее и существование, может, наступит иное.

Не хочется верить, что, до самого конца жизни, вместо счастья будет только одна его плохая подделка.

1906

Примечания

1

анфас — фр.

(обратно)
--">