Борис Александрович Лазаревский - Всевочка

такую бы декорацию написать для „Потонувшего колокола“!» ^[2]

VIII

В первые минуты, когда застучали тарелки, и захлопали пробки, мне стало досадно. Куда только ни явится человек, сейчас набросает окурков, крошек, бумажек и осквернит своим языком молчание гор и деревьев…

— Ну что, правда, здесь хорошо? — спросил Всевочка.

— Невредно, — сказал ротмистр.

— А тебе, Надя, нравится здесь?

— Нравится.

Начали есть и говорили мало. Надя делала Всевочке бутерброды и клала их прямо ему в рот; он ловко подхватывал локтем падавшие кусочки. Раскупорили шампанское и выпили за здоровье именинницы. Надя закашлялась и виновато улыбнулась. Я только пригубила свой стакан. Всевочка и ротмистр выпили почти три бутылки и дали стопочку ирбо, который как и Надя закашлялся. Затем все мы решили ещё пойти вглубь тайги, но не по рельсам узкоколейной дороги, а прямо по тропиночке.

Случилось так, что пока я прятала в корзину стаканы и непочатую коробку консервов, Надя и ротмистр ушли вперёд. Всевочка остался и ждал меня.

— Довольно вам уже хозяйничать, — сказал он, — идёмте гулять…

— Ну, идёмте!

Я спешила и хотела догнать Надю.

— Мария Фё-ёдоровна, куда вы, ей-Богу, так летите? — сказал Всевочка. — Ведь нам не на па-а-жар поспеть нужно. Лучше так: рраз, дваа…

Я ничего не ответила и пошла тише. Тропинка всё суживалась. Наши локти и плечи часто сталкивались. Всевочка предложил мне руку, и я взяла её. Я думала о том, что если на нас теперь нападут хунхузы и убьют, то выйдет так, что наши трупы найдут вместе, и это будет величайшая ирония судьбы над человеческой волей.

— Кажется, с тех пор, как существую на свете, ещё никогда так хорошо себя не чувствовал. Ей-Богу… — сказал Всевочка.

— Просто вы лишнее выпили, и у вас явился некоторый подъём духа.

— Н-нет. Для меня это пустяки…

Мы снова пошли молча. Я сердилась на ротмистра и Надю и думала о том, куда они пропали.

— Мария Фёдоровна, как вы думаете, говорил ли когда-нибудь кто-нибудь любимой женщине самую сущую правду? — спросил Всевочка вдохновенным голосом, и глаза его заблестели.

— Не понимаю вашего вопроса.

— Ну, вот, видите ли, если муж и жена любят друг друга, то можно ли предположить, что он знает всё её прошлое, а она — его, ну и, само собой разумеется, и настоящее?

— Конечно.

— А я вам скажу, что этого никогда не бывает и быть не может. Вот вы думаете, что знаете историю всей жизни вашего супруга; но наверное в ней есть такие уголки, о которых он вам никогда не скажет. Надя тоже думает, что знает мою жизнь, так как она, вся почти, прошла у неё на глазах… И тем не менее, Надя не знает, что женился я на ней только потому, что люблю вас…

Кровь прилила мне в голову. Я до сих пор не могу себе объяснить, почему я, вместо того, чтобы оборвать его, продолжала слушать эти страшные слова.

— …Когда вы вышли замуж, то этим самым для меня была потеряна всякая возможность сделаться близким вам человеком. В тот год я проиграл и прокутил три тысячи наличными и почти столько же сделал долгу, кроме денег, полученных от отца. У меня была на содержании самая красивая женщина во всём городе; обнимая её, я закрывал глаза и представлял себе вас! Я следил по приказам за каждой переменой в службе вашего мужа… Как только я узнал, что вы едете сюда, я с величайшими трудностями добился перевода в полк, который уходил на Дальний Восток. Я люблю жизнь, но смею вас уверить, что мысль о смерти не пугала меня потому, что я надеялся, прежде чем умереть, увидеть вас. Я любил и люблю вас до сумасшествия, а сумасшедшие, как известно, умеют хитрить, кроме того, они — отличные актёры. Разве за эти два месяца я выдал себя хоть одним словом, хоть одним движением? Я вёл себя смирнюшей, слушал Надины глупости, а сам думал о том, как вы теперь раздеваетесь в спальне… Ране своей я даже обрадовался. Подъезжая в вагоне к Никольску, я уже знал наверное, что увижу вас. От одной этой мысли у меня закружилась голова, и я чуть не упал с площадки вагона. Доктор приписал это недавней потере крови, которой, нужно сказать, вышло далеко не так много. Если ваш супруг вызовет меня на дуэль и убьёт, то я буду рад умереть из-за вас. Так или иначе, но теперь я вам близок и по праву родственника, каждый день буду видеть вас, — не мою самую дорогую, не мою…

— Всеволод Николаевич, вы пьяны! — пробормотала я и почувствовала, как гнутся мои колени от страха.

— Н-нет, не моя --">