Борис Александрович Лазаревский - В степи

Борис Александрович Лазаревский В степи

Вся степь и крыши на хатах ближайшего хутора покрыты ровным толстым слоем снега, кажущегося ночью бледно-лиловым.

Только в одном месте резко выделяется полоса света, пробивающегося через обледенелые окна казармы, в которой временно живут ремонтные рабочие и артельный староста Кравцов.

Кругом так тихо, что голос стоящего у самых дверей Кравцова раздаётся вокруг, вероятно, саженей на триста. Его молча слушают восемь рабочих с лопатами в руках и путевой сторож. У всех усы и бороды от мороза белые, точно собрались одни старики. Неуклюжие, тёмные укутанные фигуры стоят неподвижно.

Топчется на одном месте, с фонарём в руках, только тот, который поближе к артельному старосте.

— Ну нечего тут рассуждать, — говорит ему Кравцов. — Ступай и скажи им ещё раз, что греха в этом нет. Грех будет, если они не помогут людям выехать со станции.

— Так як бы ж не щедрый вечир, — нараспев отвечает рабочий.

— Что?

— Кажу, як бы не щедрый вечир, а то ж Новый год завтра.

— Скажи, что по два рубля в сутки будут давать.

— Та я вже казав. Там народ такий слабосильный, шо страсть.

— Ну ступай, ступай, кого хочешь веди, только чтобы люди были сегодня же. Ступай, ступай…

Посланный досадливо машет рукой и идёт. Фигура его делается всё меньше и меньше, и затем кажется, что он уже совсем не двигается, покачивается только из стороны в сторону светлая точка фонаря.

Кравцов всё время мигает глазами, потому что ясно ощущает, как начинают обмерзать его ресницы, потом протирает их рукавом и, обращаясь к остальным рабочим, произносит:

— Ну…

Люди выстраиваются гуськом и, проваливаясь по пояс в снегу, двигаются к едва выделяющейся насыпи.

Впереди всех Кравцов. На душе у него тоскливо. В таком неопределённом и нелепом положении он давно не был.

Телеграф не действует. Поезда не идут. Не пришёл и рабочий поезд. Неизвестно даже, который час. Одни часы в казарме испортились, а карманные стали на пяти, должно быть от холода, потому что он их часто вынимал. Нет начальства, нет дорожного мастера, нет и достаточного количества людей, а предпринимать что-нибудь нужно. Настроение его передаётся всем рабочим.

Лениво втыкают «для проформы» на палке красный фонарь и принимаются копать снег с таким видом, точно их заставили вычерпать ложками огромный пруд.

Чтобы согреться, Кравцов сам берёт лопату и намечает, где нужно рыть.

«Или в управлении ещё неизвестно, — думает он, — или начальник участка выехать не может. Что будешь делать?.. Вот тебе и Новый год… И себя жаль, и рабочих жаль — всё равно напрасно бьются, а не начать расчистку страшно, — приедет начальник участка, пожалуй, под горячую руку и должности лишит. Хоть к утру, а он непременно будет».

Потом Кравцову представляется внутренность казармы. Печь, лавки, лампа на стене и в углу большой стол. Приглашённая из хутора на праздники баба Горпина, вероятно, уже разогревает борщ со свининой и колбасу. Всё это необыкновенно вкусно, — к тому же в шкафу под замком стоят две бутылки с водкой. Полдничали уже давно, а после еды все очень долго спали.

Вообще, время тянется убийственно медленно.

Часа через два является посланный и приводит с собою только десять человек. Всё это самые захудалые мужики, по большей части, парни из бедных семей.

Один из них не похож даже на мужика, не похож он и на рабочего. Тощий, согнувшийся, одетый в серое драповое пальто с чёрными пуговицами и подпоясанный ремнём, с головой, обмотанной башлыком, он весь ёжится и оглядывается как собака, которая боится, что её прогонят.

Кравцов откашливается и строгим голосом произносит:

— Так по два карбованца в сутки и работать по настоящему, а кто будет часто бегать греться, с того вычтется.

Все молчат.

— Согласны? — спрашивает Кравцов громче.

Два-три голоса отвечают:

— Та согласни.

— Як було, так и буде, — произносит после кто-то один.